Пока отпирали дверь, пока человек в шинели о чем-то шептался с
тюремщиком, я размышлял. Я думал о том, зачем же я его остановил. Я
рассчитывал, что человек в шинели расскажет мне хоть что-то, хоть
что-то объяснит. Но как итог, он еще больше меня запутал. А теперь
и вовсе заявил, что я куда-то еду. А я никуда не поеду! Мне и в
тюрьме хорошо!
Дверь скрипнула, открылась. В комнату вошла женщина в строгом
сером платье. Длинное, в пол, с юбкой, что едва не касалась пола.
Узкая талия подчеркнута перетягивающим ее тонким черным ремешком.
Высокая грудь и не нуждалась в подчеркивании, но узкое платье
очерчивало ее с совершенной беспощадностью к мужчинам. Миловидное
личико, с легким румянцем на щеках, портят сдвинутые черные брови,
и слишком пронзительный взгляд черных глаз.
Ведьма, не иначе. Ну ничего, меня таким не напугаешь, моя мать
тоже ведьма и я представляю, как с ними бороться.
- Глеб Сергеевич, - произнесла она голосом, который должен был
казаться строгим, но таким не был. – Вы поедете со мной.
- Нет! – я помотал головой.
- Не беспокойтесь, Глеб, вы будете в хороших руках, Светланы
Юрьевны, - человек в шинели кивнул женщине, она поклонилась,
стараясь сохранять непроницаемое лицо, но глаза ее сверкнули на
мужчину. – У нее прекрасное заведение, для детей лишившихся
родительской опеки. Я думаю, там вы быстро освоитесь и обретете
новых друзей. Таких же, как и вы.
- Что это значит? – не выдержал я. – Что значит таких же, как я?
– в голове набатом стучали слова: «лишившийся родительской
опеки».
- Мы все прекрасно знаем, что это значит. Не стоит отрицать
очевидных вещей, Глеб. Или вы думаете, что никто ничего не знает о
вас? Ошибаетесь. Как же вы ошибаетесь, - он покачал головой.
Резко вскинул руку, разжал пальцы, словно отправил вверх
крохотный мячик. По ушам врезала тишина. Я упал на стол, зажимая
разрываемые ей уши. Это больно, очень больно. Краем глаза я увидел
застывшую со стеклянными глазами Светлану Юрьевну. Но видел лишь
краем и мельком, перед глазами поплыли разноцветные круги.
Он подскочил, схватил меня за подбородок, поднял, заглянул в
глаза.
- Кто у тебя? Кто? Пауки, змеи, сколопендры, жуки-навозники?
Кто? Кого ты призываешь из тьмы?
- Никого, - почти заплакал я от обиды. – Никого не призываю! – я
не должен говорить об этом, не могу проговориться, и потому, что
обещал Анастасии Павловне и потому, что, если об этом хоть кто-то
узнает, я умру. А умерев не помогу, ни матери, ни отцу. Но откуда
он знает о моих паучках? - О чем вы? Из какой тьмы? Из тьмы…, - я
широко раскрыл глаза, приоткрыл рот. Было бы здорово, если бы я
побледнел, но бледнеть по заказу я не умел. Однако он поверил.