— А кто меня отпустит, сестра?
Консуэло хихикнула, я нахмурилась и погрозила ей пальцем.
Странно, но жест, который мог устрашить разве что трехлетнего
малыша, сработал. Авторитет монахини? Авторитет церкви?
— Ты же не пленница, Лоринетта. Хочешь уйти — иди.
— Да лучше падшей, сестра, чем отсюда в мир! — выкрикнула
Лоринетта. — А то не знают, кто отсюда выходит? Такие вон, как она!
— Она ощерилась, полуобернулась к Консуэло, но нападать не стала.
Может, боялась осквернить святое место, мы все-таки были не в
прачечной, а может, не хотела снова получить трепку. Но я была
права, что она не угомонилась, а лишь на время затаила
злость.
У этих девушек была странная, непонятная мне вражда, и вражда
серьезная.
— Те, кто искупает грех благочестивым трудом? — я «выпустила» на
волю сестру Шанталь. Вопрос экономического порядка. То, что
насельницы работают как проклятые, понятно, то, что в стирке вроде
бы нет греха, ясно тоже. Не все так просто? — Зайдя под крышу
Пристанища Милосердной, вы оставляете суету и прах.
Красиво сказано, жаль, не мной, подумала я. Что
дальше?
— Как ты здесь оказалась, Лоринетта?
— Отец отправил.
— Был повод?
Я смотрела выжидающе, Лоринетта мялась, Консуэло не скрывала
злорадной улыбки. Одно я узнала — если мне Консуэло не лжет: здесь,
как и в моем мире, угодить в подобие ада на земле можно было уже за
то, что ты наследница или можешь сожрать лишний кусок. Консуэло
могла и врать, как врали — чаще недоговаривали и скрывали — клиенты
юриста Елены Липницкой. И я позволила себе принимать все лишь как
некую информацию, с которой предстояло еще работать и не один раз
перепроверять.
— Не было повода, — наконец изрекла Лоринетта. — Ни у кого его
тут нет. А эта черномазая врет все, она богемка обычная, еще и
гадать умеет.
— Что?
— Что-о?..
Мне стоило сдержаться. Мне стоило загнать сейчас как можно
глубже свою истинную натуру, которая вмиг могла меня погубить. Мне
хватило каких-то десяти минут обрывистого разговора-допроса, чтобы
понять: от наследницы — допустим, что Консуэло не лжет — до
бесправной прачки всего пара шагов. Монахине или даже послушнице не
пристало так ржать, как ржала я сейчас — до слез, покатившихся
градом, до спазмов в животе. Это все «ведьма», та самая мошенница,
которая «прокляла» меня, все дело в ней. Не верила я в проклятия,
но подоплека бреда стала ясна.