Едва официальная часть аудиенции закончилась, как я ощутила
легкое прикосновение к руке.
— Тор хочет поговорить с тобой, — сказал Мервин.
Кузен ждал меня в малой приемной. Когда я вошла, Тор стоял у
окна, рассматривая закатный город. Потом повернулся и стал с таким
же задумчивым видом, чуть склонив голову набок, рассматривать меня.
Несколько мгновений я отвечала ему столь же пристальным взглядом.
Впрочем, игра в гляделки мне быстро надоела. Окинув взглядом
комнату, я остановила выбор на самом удобном на вид кресле.
Уселась, аккуратно расправила юбки, потом снисходительно кивнула
Тору:
— Ты тоже можешь присесть, кузен.
Моя фраза было нарушением всех норм этикета. Тор был старше
меня, выше по положению и титулу. Приглашению следовало исходить от
него…
Кузен вскинул брови, потом покачал головой и рассмеялся:
— Ты невозможна, Риэль!
— Разве? Просто пытаюсь быть гостеприимной, — я обиженно надула
губы. Тор не стал спорить, сел в соседнее кресло, развернувшись
так, чтобы лучше меня видеть.
— Ты выросла и похорошела, кузина, — произнес светским тоном, а
потом серьезно и искренне добавил: — Рад, что тебе удалось
выжить.
Я опустила голову, давя непрошеное чувство вины. Я — последняя
из своего рода.
— Да… я тоже рада, что выжила, — согласилась тихо.
Кузен рассказывал о доме, о семье, о том, что хочет пригласить
Кароса Дакаанта в империю, и о том, как рады и
благословенны будут все, кто увидит Дракона. Я слушала по
большей части молча, не упоминая, что именно Дракон уничтожил
мою семью и превратил в пепелище мою столицу. Я
знала, что если скажу что-нибудь, то Тор лишь покачает головой,
посмотрит на меня со скорбным сожалением и обвинит во всем моего
отца.
По решению короля мы стали союзниками врагов лорда Дракона,
союзниками тех, кто убил его брата и пытался убить наследника. А
Крылатые не прощают обид. Тор обязательно добавит что-нибудь о
вселенской справедливости, о том, что пришла пора платить за грехи,
накопленные столетиями, платить за все набеги на Сдвоенный мир,
принадлежащий Драконам.
Я знала, что скажет Тор, поэтому молчала, никак не комментируя
восторг в его голосе и почти влюбленность во взгляде, когда кузен
вновь и вновь упоминал Кароса Дакаанта. Сомнительно, впрочем, что
все эти чувства относились к Каросу как к личности. Для Тора он был
лишь одушевленным символом, живым воплощением фанатичной веры
имперцев.