Я встряхнулся, прогоняя
несвойственные мне мысли.
— Помочь?.. мама…
Может, и глупо, но мне, здоровому во
всех смыслах и временах лбу, было приятно называть «мамой» эту
милую женщину с морщинистым лицом и натруженными руками.
Мария Фёдоровна глянула на меня
отчего-то затуманеннымми глазами, спустила ноги на пол и
замерла.
— Что… мама? — спросил я.
— Ноги…
И только тут мы оба сообразили, что
идти-то моей названной матери не в чем. Забрали её из дома, в чём
была. А была она в простом байковом халате и в в
язаных носках. Обувь как предмет
одежды отсутствовала. Ни тапок, ни туфель.
— Что такое? — нетерпеливо уточнила
Галина Львовна.
— Да вот… — я оглянулся на
медсестру. — Обувь забыли… Но вы не волнуйтесь, я сейчас что-нибудь
придумаю.
Глянул на Марию Фёдоровну, в ней от
силы килограммов пятьдесят-шестьдесят, для своих лет фигура сухая,
на руках донесу.
— На руках донесу, — высказал вслух
свои мысли. — А завтра Мит… отец приедет, привезёт.
— Если вспомнит, — вздохнула
Беспалова.
Я опечалился: точно, Митрич про
обувь и не подумает, вряд ли ему в голову придёт, что увезли его
Машу в одном халате, даже без тапочек.
— Может у вас пакеты ненужные есть?
— растерянно поинтересовался я.
Ну а что, нацепим на ступни, завяжем
ручки на бантик с крантиком, так и дойдёт Мари Фёдоровна до палаты.
А утром уже решим, как быть. Если дядь Вася на машине приедет
забирать свою ненаглядную, на кресле-каталке спустим.
Стоп, Саныч. Вряд ли Митрич приедет
на машине. Беспалову увезли ведь на скорой помощи, значит, решит,
что Марию Фёдоровну положили надолго. Точно! Как минимум тапки
прихватит вместе с кружкой, ложкой и тарелкой.
Услышав мой вопрос про пакеты,
Галина Львовна нахмурилась и одарила меня непонятным взглядом,
затем демонстративно вздохнула, закатила глаза и приказала:
— Стой здесь. Ох уж эта мне
молодёжь, ничего сами не могут, — проворчала медсестра и вышла из
палаты. Чуть позже до меня дошло: полиэтиленовые пакеты появились
позже, и такую красоту советские люди берегли, стирали, сушили. На
ноги никто бы не дал нацепить.
— Не волнуйтесь, уверен, Василий
Дмитриевич завтра привезёт обувь.
— Не волнуюсь я, Егорушка, —
застенчиво улыбаясь, успокоила меня Мария Фёдоровна. — Мне с тобой
оно как-то спокойно… Дед мой только суету наведёт… Он у меня
хороший, работящий, не пьющий… Ну так только по праздникам чуток, —
торопливо добавила Беспалова, переживая, что могу плохо подумать о
Митриче. — Только шуму от него много… Всё шебуршит чего-то,
мельтешит да балаболит… Руки-то у него золотые, и голова, что твой
дом советов, а вот язык как помело. В молодости любую уболтать мог…
Вот и меня… уболтал… что замуж пошла, не раздумывая…