Я шел, зубы стиснув, и думал про
Алешин рассказ. Добрыня с Такшонем бились с новгородцами, а Куря
вцепился в них с тыла. Купцы подняли бунт, захватив полгорода.
— Алеша, — буркнул я, не
оборачиваясь, — твои купцы крепко держатся? Не разбегутся, если
Сфендослав на них гаркнет?
Он хмыкнул, перехватывая Ратибора
поудобнее, будто тот пушинка.
— Крепко, княже. Им Сфендослав как
кость в горле теперь. То, как они согласились бунт поднять говорит
о том, что обрызло им все это. Знали, что он может их найти и
обезглавить. Да вот Добрыня вовремя атаку начал. А я им защиту, как
ты велел пообещал, торговлю — они за это зубами держаться
будут.
Веслава слабо кивнула, ее пальцы в
мое плечо вцепились, как в перила на лестнице.
— Купцы — сила, — прохрипела она. —
Прижмешь — сдадутся. Дай им волю — за тебя глотки врагам
перегрызут.
Я усмехнулся. Веслава людей насквозь
видела: где жадность, где страх, где гордость. Если она в этих
толстосумов верила, значит, они и правда могли стать моим щитом. Но
все равно что-то грызло изнутри. Сфендослав не дурак. Хитер, как
лис, и злопамятен. Как он мог такой бунт прошляпить?
Я затормозил, прислушиваясь к гулу
битвы. Где-то там, за кривыми улочками, Добрыня махал топором.
Хмыкнул. Сфендослав видел во мне
главную занозу. И бросил все, чтобы меня сломать. Закрыл глаза на
город, на купцов, на вече, лишь бы меня в яму зашвырнуть. А его
Вежа сожрала его ресурсы, оставив слепым.
Я не один. Веслава, Ратибор, Алеша,
Добрыня, Такшонь — мои люди. Даже последний. Сфендослав мог знать
мои ходы, но их он не просек.
Я выпрямился, слабость из ног ушла.
Если Добрыня с Такшонем продержатся и если купцы не слиняют, я его
достану. Зубами, топором, хитростью — без разницы. Новгород будет
мой. А там — титул Великого князя. Два дня, чтобы город взять и
встать над всеми.
— Идем, — отрывисто приказал я,
помогая Веславе переступить через груду обломков. — Нужно
пробиваться к Добрыне. Если он и Такшонь еще держатся, мы их
вытащим. А потом — настанет черед Свендослава.
Алеша молча кивнул, взваливая на
свое могучее плечо бесчувственное тело Ратибора, и мы, не медля ни
секунды, устремились вперед. Туман неохотно расступался, постепенно
редел, открывая взгляду извилистые, узкие улочки, заваленные всяким
хламом — обломками повозок, разбитой утварью, оружием. Но, несмотря
на разрушения, в городе чувствовалась жизнь — где-то раздавались
крики, лязг металла, топот бегущих ног. Впереди, в туманной дымке,
мелькали неясные тени, нарастал гул приближающегося сражения. Я
шел, ощущая плечом тепло Веславы, слыша за спиной размеренные,
тяжелые шаги Алеши.