– С женой развелись вот, – выдохнул я, наконец, немного
собравшись с мыслями. Фраза оказалась скучная и совсем не страшная.
Снаружи. Внутри от неё продолжало колотить.
– Неужто последняя? – ахнул с ужасом Алексеич, и даже ладонь к
усам прижал.
– Кто? – растерялся я.
– Жена, кто! – нетерпеливо воскликнул он.
– Как это «последняя»? – продолжал тормозить я, – она одна у
меня была всего...
– У тебя – это понятно! – уже как-то даже возмущённо перебил
дед. Прозвучало немного обидно. – Но вообще в мире – последняя же?
Единственная на планете баба ушла от тебя к другому, бросив тебя,
бедолагу, на тоскливо-позорном перепутье между целибатом и
содомией?!
Такой постановки вопроса я точно не ждал. И тяжело закашлялся,
подавившись дымом. Со стороны смотрелось, будто внутри меня
готовился к извержению вулкан: следом за дымом надо было ждать
облаков пепла и потоков лавы.
– Нет, – чуть продышавшись, ответил я на все части вопроса, и
про единственную, и про перепутье.
– Ну слава Богу, – облегчённо выдохнул лесник. – Я-то испугался
было – то четыре миллиарда оставалось, а то вдруг последняя от
Славки ушла!
Я смотрел на него растерянно. Странный дед, видимо, издевался
над моим горем, но это почему-то не казалось обидным.
– Думаю, не всё ты мне рассказал. Давай-ка с самого начала, – и
он снова посмотрел на меня тем же пристальным взглядом, что и в
лесу.
И меня как прорвало. Я начал с самого начала – с садика и школы.
С города, в котором рос, и деревни, где отдыхал каждое лето. С мамы
и папы. Не забыл про Сашку, лежавшего под серым камнем на
Будённовском кладбище. И про Чапу, что лежала под берёзкой на
берегу. Про все события этого года, про весь их проклятый чёрный
хоровод. Говорил долго. Остановился на том, где с камня уползала
толстая старая змея, будто решив, что я её солнечное место надолго
не займу.
Алексеич поднялся, подошёл и крепко обнял меня. Как батя
когда-то давно. Потом отпустил, похлопал по плечу как-то
по-особенному бережно, и скрылся в бане. Оттуда послышались звуки,
будто он взялся полы подметать. Вернулся красный и вспотевший. Снял
с лавочки у двери какие-то лоскутные половички, которых я до этого
времени не замечал, и нырнул обратно.
– Пошли, Славка, париться. «Баня парит, баня правит», как раньше
говорили, – позвал он, усевшись на ту же лавку и стягивая старые
сапоги. Под ними обнаружились портянки. Чистые.