Парень неуловимым движением вывернулся из заверещавшей разом
толпы и оказался возле рослого брюнета. Руки, связанные в локтях за
спиной, помочь ему ничем не могли. Да и пальцев на них уже не было.
Молча, без единого звука, вцепился он зубами в горло черного носача
и, резко дернув головой, одновременно падая на колени, вырвал тому
глотку. А падал он потому, что был уже мёртв. Визжащие от ужаса и
злобы кривоногие черноглазые черти изрубили в кровавые брызги и
его, и дочку.
— Они искали меня. Долго искали. На этой земле, между тремя
большими реками, с закатной стороны от Северных Увалов и до самой
Белой Гряды, нас было три дюжины. Осталось двое.
Я, тот, который без туловища, верха и низа, поднялся над полем,
отдаляясь от верещащих людей с саблями, что, кажется, уже начали
пожирать тела тех, кого изрубили. Показался край леса. Потом он
стал виден весь, целиком. И тёмная крона дуба в самом центре
неправильной формы круга, который образовывали другие деревья,
вздымалась гордо. И скорбно. Поднявшись ещё, за облака, гораздо
выше, чем летали птицы, разглядел с трудом нитки главных рек, в
которых искрилось Солнце. И такие же искорки будто мерцали в
сердцах дубрав, березняков и хвойных лесов. И гасли одна за другой,
поглощаемые тёмным маревом, что волнами накатывало сперва с юга и
востока, а потом и с запада. Одна искра осталась прямо подо мной,
между Волгой и Десной, ближе к Волге. Вторая — западнее, ближе к
Десне. Ориентироваться по местности, на которой не было
водохранилищ и привычных каналов, а ещё городов и дорог, было
сложно. Но как-то получалось.
— Теперь нас меньше трёх дюжин на всей Земле. А было сорок
сороко́в. И из сил — только память. Знания. И вера нескольких
преданных друзей. Не лучший расклад, конечно. Но какой есть.
Спрашивай.
Я будто открыл глаза. Хотя не помнил, чтобы закрывал их. Та же
круглая комната. Та же лавка. И тот же дядя Митя рядом, смотревший
мне в глаза с тревогой. Только вместо прутика на этажерке —
ровесник мира, свидетель ужасов и побед, великий и могущественный
разум, память само́й Земли. И одно из последних Её великих
творений, сохранивших преданность Ей. Мы с лесником сидели у него
на коленях. Потому что он был здесь всем: стенами, крышей, полом. И
под землёй простирался на десять шагов в каждую сторону.