— Как мне звать тебя? – выдохнул я, попутно удивившись, зачем
надо было напрягать рёбра, пресс, язык и голосовые связки, если
можно гораздо проще.
— Как я могу тебя называть, чтобы не обидеть нечаянно незнанием?
– мысль передавала больше, чем самая артистичная интонация.
Дядя Митя, казалось, услышал подуманное мной – брови разошлись
от переносицы, на лице расцвела улыбка, словно он встретил родного
человека после долгой разлуки.
— Как хочешь – так и называй. Нам не нужны имена. Это вам сложно
говорить и думать о том, чему нет названия. До поры. Митяй зовёт
меня бесхитростно: «Дуб», – если мне не показалось, то в потоке
проскользнула ирония. «В потоке» – потому что это не было сказано,
произнесено, продумано или как-то по-другому воспроизведено. Это
была чистая энергия, что струилась вокруг и сквозь меня, откуда я
мог достать то малое, что было доступно. И надеяться на то, что со
временем будет доступно больше. И что это время настанет. И мне
доведётся встретить его живым.
— Он хорош, Митяй. Он умеет и не боится думать. Теперь ты
понимаешь?
— Да, Дуб. Хорошо, что ты настоял. Едва не разминулись мы со
Славкой, – мысли деда не были потоком энергии. Они воспринимались
её сгустками. Пришло на ум странное сравнение: Дуб играл на
орга́не, как музыкант-виртуоз. Лесник одним пальцем тыкал в детское
пианино на батарейках, пробуя попасть в мелодию.
— Я рад встрече и знакомству, Дуб. Жаль, что не смог встретить
тебя раньше. Скажи, чем я могу помочь тебе? – я надеялся, что мои
мысли будут звучать хоть немного складнее дедовых.
— Рад и я. И сожалею о случившемся с тобой. Это плохо и
неправильно. Но это наука и опыт, а они редко бывают приятными, к
скорби моей. Почему ты сказал «Славка», Митяй? – один из листов на
правой ветви дрогнул, будто Дуб заинтересованно поднял бровь в
сторону Алексеича.
— Ты же знаешь. А, надо, чтоб он тоже знал, я понял, – и лесник
рассказал-промыслил его давешнюю выкладку про Ярь и Славу, и их
соотношение во мне.
— Логично. Разумно. Но неверно, – Дуб отозвался тут же. И,
кажется, эту связку сочетаний он донёс привычно, будто привык
повторять её очень часто, как любимую поговорку.
— В нём редкий по нынешним подлым временам запас Яри, Митяй. И
это вредило ему всю жизнь. Нельзя жить вольно, пытаясь угодить
сперва родне, потом любимой, потом князьям. Не умеет. Но хочет
научиться. А значит – может. Ты спросил, чем можешь мне помочь, Яр.
Начни помогать с себя. Из больного – плохой лекарь. Из немого –
неважный певец. Слабый – не лучший защитник.