Нажав на ближний ко мне край миски, я чуть наклонил её. Из
появившейся щели в сторону пламени тут же показались три тонких
проволочки, похожих на усы клубники. И зашарили, оскальзываясь, по
поверхности ведра. Дотянулись до края, видимо, нагревшегося от
огня, и отдёрнулись обратно, продолжая скользить там, где, видимо,
железо было холоднее.
Я убрал миску, сильнее наклонив ведро к топке. На дне лежало
что-то, напоминавшее чайный гриб, которые раньше почти в каждом
доме плавали на кухнях в трёхлитровых банках с задумчивым видом.
Скользкая на вид поверхность была усыпана такими же «усами», только
коротенькими. Хорошо, что на этом чём-то не было глаз — было бы ещё
страшнее. Хотя куда уж.
— Не тяни долго, - напряженный голос старика царапнул по ушам.
Глянцево-чёрная студенистая масса вздрогнула и начала тянуться,
будто покрывая тонкой пленкой стенку ведра с моей стороны,
вытягиваясь вверх.
Я опустил руки внутрь, пытаясь ухватить расползавшееся во все
стороны невнятное тёмное месиво. По ощущениям было похоже на
медузу, хотя я никогда до сих пор не держал в руках медуз, тем
более в брезентовых варежках. Стараясь не выпустить жуткое чёрное
желе, бросил его в топку. Почти всё улетело в огонь, зашипев и
удушливо завоняв, почему-то, палёным волосом. Часть осталась на
ткани.
— Голицы в топку, Славка! - выдохнул дед.
Стягивая одну варежку, я почувствовал, как что-то кольнуло в
правое предплечье. Резко провёл царапавшей тканью, отодрав вместе с
кожей тонкий шевелящийся ус, что уже начинал уходить под кожу. И
швырнул всё в пламя. Дед со звонким стуком захлопнул чугунную
дверцу и буквально вытащил меня на улицу, под нестерпимо яркий свет
утреннего Солнца, усадив на лавку.
Меня шатало даже сидя. Перед глазами плясал амбар. Дедовы
портянки на верёвке будто в ладоши хлопали, хотя ветра не было и в
помине.
— Борись! Не пускай его, Славка! Ты должен победить! - голос
лесника звучал откуда-то издалека, хотя он, вроде бы, сидел рядом,
держа меня за плечи.
Катя. Моя Катя. «Бывшая», как учил говорить Хранитель. Я увидел,
как она положила в пласт говядины три раскрытых булавки. И как
скормила это Чапе. Собака недоверчиво обнюхала любимое лакомство и
руки хозяйки, что пахли железом. Но поверила человеку, которого
любила. И съела всё без остатка. И легла, положив морду на передние
лапы, глядя на отвернувшуюся от неё женщину хозяина. Большими,
влажными, чуть грустными глазами.