Лютует фашистский зверь. После провала блицкрига, разгрома под
Москвой и неудач под Ленинградом, пыла и гонора у фрицев
поубавилось, а вот злоба зашкаливает. Ну так и ненависть наша тоже
не убывает. Настоящего дела у меня пока в Плескау нет, но ведь и
вольную охоту никто не отменял. Правда, Красный Вервольф действует
аккуратно. Убивать фрицев в городе нельзя. За каждого паршивого
солдатенка по десять мирных жителей казнят, а вот в загородных
лесочках, с соблюдением всех ритуалов, можно и нужно. Пусть боятся,
твари! Болтают, что даже отправку на фронт здешняя немчура
воспринимает теперь, как награду.
— А вот на лихой, барин! — послышался голос местного
«лихача».
Я оглянулся. «Лихая» оказалась тощей — кожа до кости — кобылой
неопределенной масти, запряженная в пролетку, которая явно пылилась
в каретном сарае с дореволюционных времен. Не удивительно. Всех
справных лошадей реквизировали сначала на нужды Красной Армии,
потом — Вермахта. Такси в Нью-Париже, как именует Псков мой князек,
и до войны было редкостью, а сейчас — тем более. Гужевой транспорт
единственное доступное гражданским средство передвижения,
граничащее с роскошью.
Взобравшись в пролетку, я назвал извозчику адрес, и мы покатили
по заслякощенной мостовой. Из-под копыт и колес летели брызги.
Некоторые прохожие, из моих новых знакомых, снимали шляпы,
раскланиваясь со мною. Я отвечал тем же. Ведь теперь я не герр
Волкофф, переводчик покойного ныне графа — любителя изящных
искусств — а месье Горчакофф — приживала князя Сухомлинского,
потомок канцлера Российской империи, солдат Иностранного легиона,
храбро сражавшийся под Нанкином.
Расплатившись с «лихачом», я соскочил с пролетки, прошел пару
лишних кварталов и только потом повернул в сторону дома, где в
своей прежней ипостаси снимал комнату у тетки Марфы. На крылечке
меня встретил Митька. Он строгал ножичком палочку и не обратил на
подошедшего хлыща никакого внимания. Ага! Стало быть на хазе все
пучком. Лазарь Иванович у себя и никакого шухера не предвидится.
Брезгливо соскоблив с подошв лакированных штиблет псковскую грязь,
я поднялся в дом.
Из прежних жильцов у Марфы остался только Лазарь Иванович. Даже
Злата с сынишкой съехали. Так вышло, что моя боевая подруга
оказалась в числе девиц, приглашенных Сухомлинским на одну из своих
великосветских вечеринок для услаждения господ офицеров. И вот один
из них, некто поручик Серебряков, на второй день знакомства,
перевез Злату, вместе с Фимой, на свою квартиру. Уж не знаю, любовь
у них там или что. Поручик этот донельзя скользкий тип и сдается
мне, что именно он возглавляет негласную контрразведку
Радиховского.