К смертным я не относилась, поэтому
меня трогать можно, о чем я и сообщила громким кваком.
Вдруг старший царевич упер левую руку
в косяк двери и, прищурив глаза, в которых метался вопрос,
скороговоркой произнес:
– Чернобоже ледяне, во
море-окияне, во бездонных пучинах, во всемногих личинах, во
Велесовых падях, во Кощеевых ратях, в имени несказанном, во погосте
нежданном, во нощи мраколице, яко уголь в оковице, тайноликий наш
Боже, гой еси, Чернобоже.
Это было смело. И глупо.
Вот так открыто признаться в том, что
исповедуешь запрещенный культ Чернобога?
Эх, Здебор, Здебор. Твоя жажда власти
погубит, но не тебя, а этого болвана!
– Сегодня я глух и слеп, – сказал
Хотен и попытался закрыть дверь, но старший царевич просунул в щель
сапог.
– И я, – отозвался златокудрый. – Ты
же знаешь как отец не любит ведьм.
***
Какой же дурак этот Хотен.
Права была Шемаха.
Сам Чернобог в лице златокудрого
Здебора предложил ему силу и власть, а он отказался. Неудивительно,
что удача отвернулась от него.
Теперь во всем царстве не сыскать ему
муки, ведь был неурожай, людской мор и падеж скота.
К тому же печи во всех домах облупились, а лучины
отсырели, ивсе
потому, что не надо злить старших братьев, которые держат в страхе
Тарнхолм.
С горем пополам Хотен нашел одного
смерда, который после недолгих уговоров, а точнее, приставленного к
горлу ножу, отдал царевичу припрятанный мешок муки.
– Нельзя из нее печь, царевич Хотен!
– лепетал смерд, дрожа от страха. – Плохая это мука! Здорового
погубит, а больного убьет!
– Сказки не рассказывай. Здебор и
Мстивой велели ее спрятать? Отвечай! Или глаз выколю!
– Никак нет! – воскликнул смерд. –
Неурожай был! Рожь почернела! И пшеница! Болото все сгубило!
– Да не трясись, мужик, не убью, – с
улыбкой вдруг сказал Хотен, поигрывая ножом и мрачно добавил. – Не
убью, если к рассвету испечешь хлеб. Из этой муки. И без глупостей:
ни яда, ни гада. Усек?
Смерд обречено кивнул, сказав, что
дочь выпечет, но деньги отказался брать, заверив, что к утру все
будет готово.
С первыми лучами солнца младший
царевич уже стоял перед троном отца, держа под мышкой замотанный в
рушник хлеб.
Здебор и Мстивой явились чуть позже,
а их невесты – следом, неся на деревянных блюдах пышные караваи:
красный и коричневый.
Царский чертог заполонил аромат
горячих ковриг, и если бы я была человеком, а не лягушкой, мой рот
наполнился бы слюной.