Сейчас на дворе одна тысяча двести сорок шестой год от Рождества
Христова. Сто лет как умер Мстислав Великий и распалось старое
царство: вместо единой Киевской Руси наступил период феодальной
раздробленности. Но этого нам оказалось мало. Двадцать лет назад в
сибирских лесах грохнулось Нечто, и началась эпоха безумия, с
волшебными силами, тварями и нечистью.
Раньше был один Великий Князь Киевский, что правил всей Русью, а
теперь их стало десять штук: в Новгородском княжестве свой, в
Галицко-Волынском свой, во Владимиро-Суздальском свой...
Черниговский, Смоленский, Рязанский, и все великие. Все сидят на
своих престолах, носы задравши, и только и делают, что воюют друг с
другом.
Всем плевать, что разбойников развелось как блох на собаке.
И это не говоря о силах тёмных, что по миру расползаются: люди с
ума сходят, бросаются на родных. Ветра летом дуют нещадные,
пробирающие до костей. Свиней уносит хворь, покрывает их гнойными
язвами, истекают жёлтой, как моча, кровью. У рожениц молоко скисает
прямо в грудях, куры несут яйца маленькие, как вишнёвая косточка.
Мертвецы воют на кладбищах и пытаются отрыть собственные могилы;
коли человек при жизни был не крещёный, без оберега похороненный,
обязательно встанет. Приходится каждого из них заново
умерщвлять.
Два десятка лет уже длится чертовщина, а для меня что ни год, то
новый восход. Я и не знал прежних времён, и не скучаю по тому, чего
не видел. Так и получилось, что молодое поколение пуще всех
рассудок сохранило. Мы и пошутить можем, и по углам не скулим,
стоит беде случиться – привыкли уже.
Эпоха безумия для нас – просто эпоха.
– Эй, – кричит Седой. – Как ты там, охотничек? Ноги не
устали?
– Всё в порядке, спасибо, – кричу в ответ. – Но если захочешь
ступни помассировать, то я буду не против!
Лыбятся, мрази.
Считают, что одолели меня.
Продолжаю стоять на колодке с петлёй на шее, которая уже натёрла
кожу докрасна. Чешется. Ноги затекли, но дать слабину нельзя. Их
всё ещё двенадцать человек против одного меня – слишком много даже
для человека, так искусно обращающегося с палицей. Пусть заснут –
вот тогда мы окажемся на равных.
Вечереет уже, а я всё стою. Держу руки за спиной, будто они до
сих пор связаны. На самом деле верёвки на запястьях уже полностью
разрезаны, но я продолжаю их сжимать кулаками, чтобы создать
видимость заключения.