Вернувшись домой, я отломил Коробочке — так я окрестил кошечку —
половинку вареной картофелины, другую половинку съел сам, разделся
и рухнул в постель, надеясь запастись сном впрок, как белка
запасает орехи. Однако сон не шёл. Одиночество давило, но не тем
тяжким гнетом, когда кто-то незримый высасывает из тебя силы, а
тихой, беспричинной тоской. В голову лезли мысли — пустые,
изъезженные, словно старые трамвайные рельсы. Видимо, другие, более
интересные думы сочли, что им приходить рано.
Способности мои проявились лет в шесть, но родители, бдительные,
как классный руководитель примерной школы, немедленно наложили вето
на любые разговоры о видениях. «Заболтаешься, — говорили они, — и
тебя упрячут в больницу с решетками на окнах, где станут сверлить
голову, ковыряться в мозгу тонкими инструментами, а потом — кто
знает? — может, и вовсе не выпустят.»
Насколько мне известно — а уж мне-то известно! — ни мать, ни
отец не обладали и каплей чудесного и проклятого дара, разве что
чуть больше, чем любой среднестатистический обыватель. Но они
видели, что бывает с теми, кто не умеет держать язык за зубами.
В тринадцать лет мои способности вдруг растаяли, как дым на
ветру. Родители перекрестились, а я ощутил себя внезапно оглохшим,
ослепшим и парализованным разом. Но со временем смирился. В конце
концов, глаза и уши мои остались при мне, а ноги бегали не хуже,
чем у других — пусть и не лучше. Я увлекся спортом. Длинные
дистанции. Сперва — скромные, но к училищу я уже щеголял первым
разрядом на десяти километрах. Бег стал для меня не просто
упражнением — он превратился в упоительный ритуал, в сладостное
самоистязание. Любимая дистанция? Полумарафон. Полный марафон —
удел избранных, тех, кому армия дает поблажки: «Ты — гордость
дивизии? Ну так бегай, тренируйся, от остального мы тебя
освободим!» Но я был всего лишь курсантом, потом метеорологом — не
тем романтичным синоптиком, что предсказывает дожди и вьюги, а
скромным служакой, из тех, кто возится с приборами, передаёт и
принимает данные. Армейские будни оставляли мало времени для
досуга, но бег стал моим личным побегом — развлечением с привкусом
пользы. В армии, как известно, физическую форму поощряют. В
разумных пределах, разумеется.
И вот, постепенно, как роса, проступающая на оконном стекле в
предрассветный час, я начал замечать: способности мои, те самые,
что в детстве прятались в закоулках подсознания, будто испуганные
мыши, возвращались ко мне во время бега. Да-да, именно тогда, когда
ноги, отрываясь от земли, рисовали в воздухе незримые дуги, а
лёгкие, подобные мехам лаборатории алхимика, выжимали из ветра
кислородное золото. Но что ещё удивительнее — со временем, даже без
этого ритуального танца с пространством, я стал ощущать, как мир
раскрывает передо мной свои карты, перелистывая страницы чужих
судеб с лёгкостью библиотекаря, сортирующего пыльные фолианты.
Фамилии, даты, болезни — всё это поступало прямо в сознание, будто
невидимые татуировки, написанные чернилами времени на лбах
прохожих. или вшитыми чипами, с которых я, как сканер, считывал
данные.