Насчёт этих самых сил Константин ничего сказать не мог, но
воздаяние своё Ладожский получил.
Весь роман от первого письма до драматической развязки, кажется,
занял меньше месяца, если можно было вообще назвать происходившее
романом в действительности, а не в фантазиях неизвестной барышни.
Понятнее, почему эти вещи хранились в сейфе, не стало. Тут уж
скорее стоило считать последнее из четырёх компроматом на самого
Ладожского, который совершил нечто дурное, да и то из текста не
понять, что именно. Соблазнил и бросил подругу Т.С.? Бесчестный
поступок, но едва ли всё это могло нести для него опасность.
Впрочем, если Т.С. дорожила своей репутацией, эти послания,
представленные в неприглядном свете, могли серьёзно по ней ударить.
Да, в словах и подробностях она осторожничала — но это легко могло
сыграть и против неё. С учётом сейфа… Ладожский шантажировал ту,
что всё это написала? И поплатился именно за это?
Шантаж трепетной барышни совсем не вязался со способом убийства.
С такой силой ударить на улице чем-то неясным, вроде садового
инструмента, — точно не женский поступок. Хотя у той мог найтись
заступник, который и разобрался с негодяем…
Но все эти теории можно было городить бесконечно, без персоналий
они оставались пустыми, так что Константин перешёл к остальной
добыче, начиная с содержимого мусорной корзины. Собирать
разорванные бумажки и рассматривать мятую промокашку — дело скучное
и кропотливое, но именно так можно откопать жемчужину. Насколько
Хмарин изучил людей, большинство из них полагали, что выброшенный
предмет перестаёт существовать. То, что поостереглись бы хранить
при себе даже в сейфе, вдруг теряло смысл, разорванное, хотя
восстановить его, пусть частично, нетрудно. Да, самые осторожные
предпочитали сжигать опасные для себя вещи, но — тоже порой
забывали про черновики и промокашки.
Старания оказались вознаграждены сторицей после полутора часов
кропотливой работы. Ещё десять минут Константин потратил на то,
чтобы перепроверить себя, потому что выходило невероятно,
фантастическое совпадение, и верилось в него с трудом.
— Пётр Степаныч, а у нас, помнится, по рукам ходила дворянская
родословная книга позапрошлогоднего издания. У кого она сейчас, не
припомнишь? Первый том.
— Отчего же, припомню, — спокойно ответил тот. — У нас. Вон там
в шкафу глянь, на третьей полке.