И вроде бы мы выпрямились, расправили согнутые общим горем
плечи, но слегла мать... Деревенская повитуха и травница, бабка
Марьяна, шептала над ней заговоры и жгла травы, отгоняя злых духов.
Я с тоской говорила брату, что нужно ехать в город за нормальным
целителем, но посылать мальчишку девяти лет в такую дорогу страшно,
а сама я мать оставить опасалась. А вдруг она умрет, пока меня нет,
и я даже не попрощаюсь?
Обошлось.
По весне, когда мать уже начала немного вставать, но все еще
была очень слаба, чудом я добыла кисти и краски — мои давно
закончились. А дядька Прокоп красил забор. Увидев его несчастное
лицо, я встрепенулась и отобрала у бедняги кисть — и к вечеру забор
был расписан диковинными цветами и птицами. За свою работу я
получила несколько банок с краской, две кисти и жареного гуся. А
потом пришел дедушка Ждан — просить, чтобы на его заборе дикие
звери были нарисованы. А тетка Марфа восхотела увековечить кошек
своих любимых. И она же бросила небрежно:
— Была б ты, Марушка, парнем — самый путь тебе на завод
Долохова. Но баб туда не берут.
Она бросила и забыла, а я вот запомнила и долго эту мысли в
голове вертела и так, и этак.
Казимир Долохов был на весь Юг известен. Самый богатый человек,
не считая, конечно, нашего князя. Но ежели князь родовит и знатен,
то Долохов из наших, из простых. Собственный путь он начал еще
мальчишкой — в гончарной мастерской. А потом открыл собственную
лавку. Теперь, спустя двадцать лет, он владел двумя заводами:
фарфоровым и стекольным. Стекольный открыл близ Буйска, куда не так
уж давно переманил всю гильдию стекольщиков. А фарфоровый тут,
рядом, за полем да за лесом. Если шагом идти — за два часа дойти
можно.
Разумеется, с глиной работать я не умела, а вот рисунок на
тарелки и чашки наносить смогла бы. Талант художественный у меня от
матушки, только я с иголкой не справлялась, а кисть — инструмент
мне по руке. И теперь по ночам я мечтала: как приду к Долохову, как
покажу свои умения, так он меня сразу на работу возьмет и много
денег даст. Я тут же отправлю Ильяна в город за лучшим целителем,
матушка поправится, и заживем мы дальше привольно и сладко. Что
будет дальше, я пока не знала, но уверена: справимся.
Мечтам моим сбыться не суждено было: когда я заявилась на завод,
меня даже в ворота не хотели пускать. Женщин, говорят, не берем на
работу, тем более молодых и красивых. Такие юные барышни должны
дома сидеть за спиной у мужа, а не портить руки, глаза и спины
среди мужиков. Упрямства мне не занимать, я скандалила и ругалась
так, словно передо мной был не старичок-сторож, а тетка Марфа,
могучей грудью защищавшая своих одиннадцать кошек. Добилась-таки
своего: сторож, ворча и плюясь, сходил за управляющим. Управляющий
сказал все то же самое, только у него была еще палка, и я не
показалась ему красивой. Ударить меня он, конечно, не смог, я
юркая. Но наговорил всякого от души, а душа у него широкая...