Никитка сам воспитывал троих внуков не старше четырнадцати лет.
Зять помер от какой-то простудной болезни, до того по осени
схоронил своих родителей, дочка скоро после смерти мужа также
преставилась, не разродившись четвертым дитем. Жена есть, но что
взять от бабы? Разве же она сможет собрать хоть что-то к приданому
за старшую внучку, кроме десятка вышитых рушников да пары
подушек?
Лукерье, внучке, как раз и стукнуло четырнадцать годков, и дед
задумывался, как же ее отдать замуж. Кто возьмет девку, если за ней
и приданого никакого нет? Тут бы если не хату, так корову купить за
ней или свиней несколько. Так и найдется добрый хлопец, что внучку
в свой дом приведет. Вот и выкручивался мужик, готовый предать
любого, но только не своих родных.
Никитке и самому было противно, он понимал, каким делом
занимался. Рассказывать про своего барина — это плохо, за это и от
соседа по мордам можно получить, но свой-то барчук уже как год
ничего не дает, а все требует. А Жебокрицкий хоть и лается, как
собака, но платит исправно, не только рубль-другой в месяц даст, а
ещё порой то сала отрежут Никитке, то муки дадут. Тем и живут.
— А что Картамонов, не прибил еще твоего барина за то, что тот
дочку его, Настасью, стращал? — усмехнулся Жебокрицкий.
— Прибегла, знамо быть, Настасья Матвеевна, когда барина нашли в
снегах, все охала да ахала, бульонами потчевала, — отвечал
Никитка.
— Ох, и прознает Матвей Иванович о том, что его невенчанная
дочка бегала к барчуку, ох и всыплет своему нерадивому крестнику! —
сказал Жебокрицкий и рассмеялся.
Никитка смотрел на барина, будто голодный пёс, внутри всеми
фибрами своей души ненавидел, но улыбался и ловил любую эмоцию
Андрея Макаровича. Такова участь крепостного, быть всегда кротким с
барином, чтобы не отхватить батогами али плетьми, а получить кусок
сала да ломоть хлеба. А еще серебряный рубль. Глузд рассчитывал,
что сегодня ему этот самый рубль и перепадет.
Итого у него будет уже собранными сорок три рубля. Останется
рубликов двадцать собрать, да корова будет в приданое. Ну, а
породнится он через Лушку с кем из сильных крестьянских родов, так,
чай, родственники в беде никогда не оставят.
— Что? Рубль ждешь, стервец? — усмехнулся Жебокрицкий.
— На то воля ваша, барин, — отвечал Никитка.
— Дам тебе, скотина, три рубля. Но отныне следи за барчуком
пристально, внимательно. Ты сколько спину ни гни, но я твоего брата
знаю. Тут кланяешься да дурня из себя строишь, а сам, небось, не
только мне служить готов, абы платили. Ну, да откуда у рабов честь?
— Андрей Макарович небрежно махнул рукой. — Пшел вон!