Но Бог с тем, как выглядел Матвей Иванович Картамонов, а никем
иным этот пожилой мужик не может быть, важнее, что он держал в
руках с кремнёвое ружье, как в фильмах про войну. Какую? Вроде бы,
про Крымскую.
— Емелька, а ты чего тут? Пшел вслед за бабами, пес шелудивый, —
сказал незваный гость и взвел курок, целясь в меня. — Ну, гад ты
неблагодарный. Я же говорил тебе, Лешка, чтобы к Наське ты не
совался боле? Мало тебе прошлого раза?
— Погоди, Матвей… — я запнулся, имя как назло помню, а вот
отчество запамятовал.
Вот только мужик явно уже сказал все, что хотел, и разводить
базар больше не собирался.
— Бух! — прогремел выстрел.
Я чуть пригнулся. Пуля пролетела в полуметре и вошла в стену,
будто та из фанеры — легко, не встречая препятствий. Мужик стрелял
даже не для виду, заведомо в сторону, он мог и попасть. Но я не
согнулся, не побежал прочь, спасаясь. И не только потому, что знал
об одном заряде в ружье, я привычный, от звука выстрела в панику не
впадаю. Однако и не сказать, что оставался преисполненным
спокойствием.
— Да вашу налево, в душу Богу мать анафемой по горбу, —
выругался я, и мужик с ружьем замер.
Всегда замечал, что заковыристые ругательства способствуют
некоторому снижению накала. Это своего рода система опознавания
«свой-чужой». Так что я — наш, даже близкий к народу. Между тем, я
не наигранно ругался. Начинает изрядно напрягать то, что ко мне
врываются всякие и пукалками грозят, пусть и такими вот громоздкими
древними кремнёвыми карамультуками.
— Ну ты, крестник, и дал! Анафемой по горбу… Ха-ха, — произнес
Матвей Картамонов.
А звучало-то как умилительно! Словно отец, услышав от сына мат,
обнял своего мальчугана и попросил: «А, ну, сынок, скажи еще раз
слово ху… , порадуй батю!» Я бы порадовал своего… крестного отца, и
на букву «х», и на остальные буквы. А вообще очень интересно
получается. Я крестник отца дамочки ста-, нет,
«стапятидесятикилограммовочки». И получается, почти по-гоголевски
«я тебя породил, я тебя и убью»? Не смог отец во Крещении повлиять
на своего крестника, чтобы скотиной не рос, так чего тогда
стрелять, без того убогие стены дырявить!
— Удивил… Ранее я только замахнусь, а ты уже слезьми покрылся. А
нынче и выстрела будто не заметил. Неужто друга моего, батюшки
твоего, Царствия ему Небесного, наследие в тебе пробудилось? Но все
едино, вопросов к тебе много, — мужик встряхнул головой, будто
прогоняя наваждение, и вновь нахмурил брови.