Я не то чтобы растерялся, но категорически не хотелось
признаваться, что о сабле ничего не знаю. А еще крайне противно
было думать о том, что я, так уж получается, если тут и там отвечаю
за чужие грехи, проиграл саблю. Ведь, по логике, так оно, скорее
всего, и случилось.
— Не, нет! Ты не молчи, окоём непутевый, не говори, что и саблю
дедову, что он у турецкого паши забрал, не пропил? — заволновался
Матвей Иванович, путаясь в «не».
— Если и так, то верну! — сказал я, а взгляд так и норовил
стыдливо ухнуть в пол.
Матвей встал со стула и начал расхаживать по кабинету, пыхтя,
как паровоз.
— Говорил я Петру Никифоровичу, что крестника моего, тебя,
охламона, нужно в казацких обычаях воспитывать. А он все хотел,
чтобы ты справным барином стал, да вхож был в дома дворянские в
Екатеринославе да в Ростове. Все мамка твоя, непутевая, — бормотал
себе под нос пожилой казак.
— Ты, дядька Матвей, мамку не трогай. Какая бы ни была, она моя
мать, а ты власти над ней не имеешь, — зло сказал я, будто речь шла
о моей собственной родной матери.
А, получается сейчас, что и о моей.
— Ты не помнишь? — спросил Матвей Иванович, посмотрел на меня,
тяжело вдохнул и сказал. — Оно и лучше, не знать тебе такого
позору.
Установилась пауза в разговоре, а в воздухе теперь витала
недосказанность.
— Ну? Расскажи! — решил я нарушить тишину.
И Картамонов рассказал… Мать-то моя, если так прикинуть, еще
большая сволота, чем тот я, прежний. Оставила меня и отправилась с
полюбовником прожигать свою жизнь. Да и попутного бы ей ветра меж
ягодиц. Но тут ведь что — она годовой доход с поместья забрала. И
доподлинно Матвей Иванович только об этих деньгах знает, но
высказал догадку, что Мария Марковна, так зовут мою маму, забрала и
сбережения отца.
— Они, понимаешь, должны быть. Петр Никифорович, батька твой,
мог и гульнуть, но вместе с тем, рачительный был, деньгу к деньге
прикладывал, да в сундук складывал. Твое поместье не хуже моего
денег приносило, даже и больше. Так что думай, могу ли я называть
Машку курвой али нет, — сказал Матвей.
— Нет, — припечатал я.
— Что нет? — спросил сосед-помещик.
— Не можешь называть ее курвой, — сказал я.
— А ты с каких пор со мной на «ты», да еще и указываешь? Это я
буду тебе указывать, шалопай ветреный, — вновь стал закипать мой
гость.