Алексеев говорил чётко и по существу, не пытаясь смягчить
горькую правду. Он понимал, что сейчас не время для иллюзий и
утешений.
— Ваше Величество, в сложившейся обстановке, после тщательного
анализа ситуации и консультаций с командующими фронтами, я пришёл к
выводу, что единственным способом предотвратить окончательный
распад страны и кровопролитие является ваше отречение от
престола.
Эти слова прозвучали в тишине вагона как гром среди ясного неба.
Николай побледнел, но не перебил. Он ожидал чего-то подобного, но
услышать это от одного из самых доверенных своих генералов было
особенно болезненно.
— И вы считаете, что отречение… это действительно спасет Россию?
— с сомнением спросил Николай.
— Мы теряем Россию, Ваше Величество, — продолжил Алексеев, видя
смятение на лице императора. — Продолжение вашего правления в
нынешних условиях лишь подстегнет хаос и анархию. Армия и народ
больше не видят в вас символа единства и стабильности. Отречение —
это не проявление слабости, а мужественный шаг, направленный на
спасение страны от неминуемой катастрофы. Время работает против
нас. Каждая потерянная минута лишь усугубляет положение. Примите
это тяжёлое, но необходимое решение. История может простить
слабость, но никогда не простит гибели государства.
Алексеев говорил с горечью и убеждённостью человека, который
осознает всю трагичность момента, но видит в этом единственный
выход. Его слова, лишённые лести и подобострастия, звучали как
суровый приговор, но приговор, продиктованный не личной неприязнью,
а глубокой болью за судьбу России. Он не заставлял, но убеждал,
опираясь на неопровержимые факты и логику, понимая, что сейчас
решается судьба не только монархии, но и всей страны.
Николай вновь молчал, его лицо выражало мучительную борьбу. Он
понимал логику Алексеева, чувствовал тяжесть ответственности,
лежащей на его плечах. Но отречься от престола, от всего, что
составляло смысл его жизни, было равносильно смерти. Однако доводы
генерала звучали все убедительнее, заглушая последние голоса
надежды. Молчание царя было не знаком согласия, а отражением
глубочайшего внутреннего кризиса, осознания трагической
неизбежности.
***
1 марта. Днём. Салон-вагон.
Солнечный свет первого мартовского дня слабо проникал сквозь
заиндевевшие окна салон-вагона, освещая фигуру Николая II. Он сидел
неподвижно, словно окаменевший, устремив пустой взгляд на
проплывающие за окном заснеженные русские пейзажи. Бескрайние белые
просторы, обычно вызывавшие в нем чувство умиротворения, сегодня
казались холодными и безучастными свидетелями его личной трагедии.
В руках его медленно перебирались четки, скользящие между пальцами,
словно утекающие песчинки времени.