Тишину вагона нарушил осторожный скрип двери. Вошёл камердинер,
неся на подносе стакан дымящегося чая в тонком фарфоровом стакане с
серебряным подстаканником. Он неслышно подошел к царю и робко
произнес:
— Государь, может быть, вы позволите предложить вам чаю? Вы не
сомкнули глаз с самого отъезда. Может быть, отдохнёте немного? Вас
ожидает доктор Федоров.
Николай медленно перевел взгляд с застывшего пейзажа на
камердинера. В его глазах не было ни тепла, ни раздражения – лишь
глубокая, безучастная усталость.
— Пусть подождёт, — тихо произнес он, его голос звучал
приглушенно, словно издалека. — Всё подождёт. И доктор в том числе…
Весь мир подождёт. Какое теперь имеет значение, кто чего ждет?
Он медленно повернул голову обратно к окну, и его взгляд снова
утонул в белом безмолвии заснеженных полей. Камердинер замер на
месте, не зная, что предпринять. Он видел это отрешенное выражение
лица государя не впервые за последние дни, полные тревожных вестей
и тягостных предчувствий. Он поставил стакан с чаем на столик рядом
с креслом, надеясь, что царь все же передумает.
Николай снова повернул голову, на этот раз его взгляд был
направлен прямо перед собой, но казалось, что он смотрит сквозь
стены вагона, сквозь заснеженные просторы, в какую-то неведомую
даль. В его пустых, отрешённых глазах отражалась вся тяжесть
принятого, но еще не осознанного до конца решения. Мир вокруг него
действительно словно замер, потерял свою остроту и значение перед
лицом надвигающейся неизбежности.
***
Вечер 1 марта 1917 года. Станция Псков.
В душном пространстве императорского салон-вагона сгущалась
атмосфера тревоги и безысходности. Николай II, осунувшийся и
постаревший за последние дни, устало склонился над столом,
машинально массируя переносицу. Тонкие пальцы выдавали внутреннее
напряжение. Перед ним, словно зловещие предзнаменования, были
разложены свежие газеты. Кричащие заголовки пестрели сообщениями о
нарастающих беспорядках и хаосе, охвативших Петроград, словно
ядовитая плесень разъедающая тело империи.
Напротив императора, сохраняя внешнее спокойствие, но с
отчетливой тревогой в глазах, стоял генерал Рузский. Его фигура
излучала напряженную решимость, каждое слово звучало твердо, как
приговор. В коридоре послышался приглушенный голос посыльного,
докладывающего последние, неутешительные новости. Обрывки фраз о
массовых мятежах, охвативших воинские части, о неповиновении
солдат, словно зловещие тени, проникали в вагон, множа ощущение
катастрофы. Каждый звук, каждое слово, казалось, приближало
неминуемый крах.