Петроград. Утро 3 марта 1917 года.
Утро третьего марта в Петрограде выдалось не просто промозглым и
серым – оно было пронизано ледяным ветром с Балтики, несущим с
собой колючую изморось, запах сырости, гниющих на набережных
остатков льда и ощущение надвигающейся, неосязаемой тревоги. Город,
казалось, затаил дыхание, превратившись в огромный, мерзнущий
организм. Усталость от невыносимой войны, от нехватки хлеба, от
бесчисленных слухов и гнетущей неопределенности висела в воздухе
плотнее, чем самый густой туман. Редкие, призрачные прохожие
кутались в воротники, их лица были серыми масками отчаяния. По
обледенелым улицам нервно курсировали патрули из солдат с красными
бантами – символом новой, еще не до конца осмысленной, но уже такой
ощутимой власти. У хлебных лавок, напоминающих оазисы в пустыне
голода, уже выстраивались привычно-мрачные, безмолвные очереди,
словно застывшие на морозном ветру монументы людского терпения,
готового в любой момент взорваться.
Однако для тех, кто считал себя новыми хозяевами России, членами
Временного комитета Государственной Думы, это утро должно было
стать триумфальным рассветом, предвестником новой эры. Накануне, в
бурлящем, кипящем котле Таврического дворца, они, казалось,
обуздали сам хаос, вырвав бразды правления из рук безвольной
монархии. Весть об отречении Николая II, полученная из Пскова
благодаря титаническим усилиям Гучкова и Шульгина, была той
магической точкой опоры, которая, казалось, должна была перевернуть
мир, создав его по их собственному, рациональному плану. План,
пусть и не до конца согласованный во всех мельчайших деталях,
казался безупречно ясным: немедленное создание Временного
правительства, призванного удержать страну от падения в бездну, и
легитимизация власти через контролируемую передачу трона наследнику
Алексею при регентстве Великого Князя Михаила Александровича. Хотя
этот пункт уже вызывал скрытое, но ощутимое брожение: либеральное
крыло во главе с Павлом Николаевичем Милюковым видело в этом лишь
временный, вынужденный компромисс на пути к конституционной
монархии европейского образца – их заветной мечте. А более
радикальные элементы, вроде пламенного, неукротимого Александра
Федоровича Керенского, уже грезили немедленной республикой и
созывом Всероссийского Учредительного Собрания, призванного стать
истинным голосом народа. Но главный тактический шаг был един для
всех, как аксиома: перехватить власть до того, как ее окончательно
подберут набирающие силу Советы рабочих и солдатских депутатов –
эта грозная, неконтролируемая стихия, – или она растворится в
анархии уличных толп, готовых разорвать страну на части. Они
чувствовали себя не просто политиками, а вершителями судеб,
архитекторами новой, свободной России, которая должна была
подняться из пепла старого мира. Исторический момент, словно ручной
зверь, казалось, был у них в руках, подчинённый их воле и их
разуму.