***
Михаил Владимирович Родзянко, грузный, самоуверенный, с
ощущением собственной значимости, все еще ощущавший себя почти
регентом по праву председателя распущенной, но не исчезнувшей Думы,
завтракал в своем просторном кабинете в Таврическом дворце. Из окон
открывался вид на заснеженный сад, но его взгляд был устремлен
внутрь себя, к грядущим планам. Отсюда, из самого сердца
политической бури, он намеревался руководить процессом, словно
дирижер оркестром. Лакей, бесшумный, как тень, подал ему крепкий
горячий чай с лимоном в массивном, золоченом подстаканнике и стопку
свежих, хрустящих газет. Не спеша, с чувством собственного
достоинства, с которым он привык принимать комплименты и похвалы,
Родзянко развернул «Речь», ожидая увидеть передовицу Милюкова,
призывающую к скорейшему формированию «ответственного
министерства». Его взгляд скользнул по заголовкам, словно по
привычной нотной строке… и замер, словно пораженный молнией.
Не «Речь», а тонкий, отпечатанный явно в спешке экстренный
выпуск «Нового времени» лежал поверх остальных газет. Гигантские,
кричащие, почти издевательские буквы заголовка ударили по глазам,
словно пощечина: «МАНИФЕСТ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА О
ПРИНЯТИИ ПРЕСТОЛА!»
Родзянко поперхнулся чаем, горячая жидкость обожгла горло, но он
этого не почувствовал. Он вцепился в газетный лист дрожащими,
словно парализованными пальцами, жадно, лихорадочно пробегая
глазами строки Манифеста.
Каждое слово било по нему, как молот по наковальне. Лицо его из
уверенно-благодушного, привычного к самодовольству, стремительно
налилось багровой краской, а затем стало пепельно-серым, словно из
него выкачали всю кровь. Чашка с грохотом выпала из ослабевших рук,
разлетевшись на мелкие, сверкающие осколки по дорогому, тщательно
отполированному паркету. Горячий чай растекся темной, уродливой
лужей, словно предвещая недоброе.
«Как?! Что это?! Без нас?! Он… он принял?! Сам?! Но… мы же
решили… регентство…» – обрывки мыслей метались в его голове, не
складываясь в цельную, осмысленную картину. Это было не просто
удивление, а тотальное крушение мира. Его роль, его влияние, его
тщательно выстроенные планы – все, что казалось незыблемым, –
летело в тартарары, рассыпаясь в прах. Он чувствовал себя
марионеткой, которую внезапно сдернули со сцены, а на её место
поставили кого-то другого, неведомого.