***
Павел Николаевич Милюков, профессор истории, лидер кадетов,
главный идеолог будущего либерального правительства, завтракал в
своем элегантном кабинете на Бассейной улице. Его мысли были заняты
высокой политикой, тонким расчетом. Он уже набросал состав первого
Временного правительства, распределяя портфели с академической
точностью, обдумывал формулировки первых деклараций, которые должны
были успокоить союзников по Антанте и одновременно удовлетворить
бурлящую революционную общественность. Его безупречно одетый лакей
бесшумно вошел и положил на серебряный поднос стопку утренней
прессы, словно принося вести из другого, спокойного мира. Милюков
машинально, с привычной долей брезгливости к суете внешнего мира,
взял верхний лист – тот самый экстренный выпуск «Нового
времени».
Прочитав заголовок, он замер, словно окаменев. Его глаза, обычно
спокойные и проницательные, расширились. Затем быстро, почти
лихорадочно, он пробежал текст Манифеста, его губы едва заметно
шевелились, повторяя слова. Его всегда сдержанное, академическое
лицо исказилось гримасой абсолютного недоумения, мгновенно
перешедшего в холодную, обжигающую ярость. Газета выпала из его
рук, спланировав на персидский ковер, словно отработанный, ненужный
лист.
«Принял престол?! Сам?! Но… но как же регентство?! Как же
договоренности?! Учредительное Собрание – после победы?! Но это же…
это же обман! Это катастрофа!»
Вся его стройная, логически выверенная конструкция новой власти,
где Временное правительство, опираясь на авторитет Думы, должно
было править до немедленного созыва Учредительного Собрания,
рушилась на глазах, рассыпаясь, как карточный домик. Михаил не
просто принял власть – он диктовал условия, отодвигая главный
демократический институт – Учредительное Собрание – на
неопределенный срок, на «после войны», которая могла длиться еще
годы. Это был откровенный вызов, плевок в лицо всему либеральному
движению. Это была попытка реставрации самодержавия под новым,
обманчивым соусом, и Милюков, как историк, понимал всю опасность
такого шага для еще не окрепшей, хрупкой свободы. Его мозг
лихорадочно искал выход, но находил лишь тупики.
***
Александр Иванович Гучков, лидер октябристов, человек дела,
привыкший решать вопросы быстро и жестко, бывший председатель III
Думы, один из главных организаторов давления на Ставку и только что
вернувшийся из Пскова с текстом отречения Николая, был на ногах с
раннего утра. Он проводил одну встречу за другой с колеблющимися
генералами и офицерами столичного гарнизона, убеждая их поддержать
Временный комитет, гарантируя порядок и продолжение войны до
победного конца. Его утомленное лицо, на котором пролегли глубокие
складки, выражало напряжение, но и решимость. Он находился в штабе
округа, просматривая последние донесения о настроениях в частях,
когда адъютант, бледный и взволнованный, почти дрожащий, протянул
ему экстренный выпуск.