«Товарищи! Солдаты! Рабочие! Нас снова пытаются обмануть!
Романовы не ушли! Они цепляются за власть! Этот так называемый
Манифест – это провокация! Узурпация! Попытка задушить революцию!
Никаких новых царей! Вся власть – народу! Вся власть –
Учредительному Собранию, которое мы созовем немедленно!»
Толпа взревела в ответ, подхватив его гнев, словно огонь от
спички. Но внутри Керенский похолодел. Он понял: ситуация выходила
из-под контроля, и этот Манифест мог стать не просто политическим
актом, а знаменем для контрреволюции, способной отбросить все
завоевания назад. Он видел в этом не только вызов, но и личное
оскорбление, попытку перечеркнуть все, за что он боролся.
***
В течение следующих получаса-часа телефонные линии между
Таврическим дворцом, квартирами лидеров Комитета, штабом округа и
другими важными точками города буквально раскалились добела, словно
провода натянулись до предела и вот-вот лопнут. Панические звонки,
сбивчивые, торопливые вопросы «Ты читал?! Это правда?! Что это
значит?!», яростные, нечленораздельные восклицания «Как он посмел?!
Кто ему позволил?!», взаимные подозрения, сеющие семена недоверия
«Кто с ним говорил последним?!». Каждая минута казалась часом, а
каждый звонок лишь усиливал ощущение хаоса.
Стало ясно: действовать нужно немедленно, и действовать нужно
вместе, преодолевая личные амбиции и взаимные счеты. Было решено
собраться на экстренное совещание. Но не в Таврическом дворце – там
уже вовсю бурлил Петросовет, было полно посторонних глаз и ушей,
солдат, рабочих, журналистов, атмосфера была слишком накалена и
непредсказуема. Нужно было место более уединенное, безопасное и,
возможно, символичное – место, которое говорило бы о
преемственности власти, а не о её свержении.
Выбор пал на Зимний дворец – только что покинутый царскими
министрами, огромный, гулкий, пропитанный историей и ныне – символ
павшей, но все еще присутствующей власти. Туда, в один из огромных,
полупустых парадных залов, пропахших вековой пылью, забвением и
легким запахом недавнего солдатского присутствия – смесью
казарменного духа и тяжелого царского прошлого, – и стали спешно
съезжаться члены Временного комитета и их ближайшие соратники:
Родзянко, Милюков, Гучков, Керенский, Некрасов, Терещенко,
Коновалов, Шульгин, князь Львов… Каждый из них чувствовал себя так,
словно его выдернули из теплой постели и бросили в ледяную
воду.