— Народ примет того, за кем пойдет армия! — жестко, отчеканивая
каждое слово, возразил Гучков, глядя прямо на Керенского, его
взгляд был холоден и проницателен. «Этот мальчишка с его
лозунгами! Он не понимает, что армия устала от хаоса, от этой
"свободы", которая оборачивается развалом. Ей нужен порядок. И
Михаил может дать его, если мы не помешаем...» — А армия,
уставшая от безвластия, от слухов, от вечного хаоса, может пойти за
Михаилом, если увидит в нем законную власть, преемственность и
обещание порядка! Этот Манифест… он дьявольски хитро составлен! Он
дает надежду и монархистам, и либералам, и военным. Черт побери, да
он даже нам почти ничего не оставляет для формальных возражений,
кроме этого проклятого «после победы», которое отдаёт ему всю
полноту власти на неопределённый срок! Это ловушка!
— Но это рушит все наши договорённости! — почти простонал
Николай Некрасов, один из лидеров кадетов и потенциальный министр
путей сообщения, его лицо было землистого цвета, как будто его
только что выкопали из земли. «Мы были так близки! Так близки к
тому, чтобы стать законным правительством, признанным всеми! А
теперь что? Все усилия коту под хвост! Мы будем выглядеть жалко,
как кучка неудачников!» — Мы же почти сформировали
дееспособное правительство! Мы должны были сегодня объявить о
регентстве! А теперь что?! Теперь мы просители при дворе нового
Монарха?! Или бунтовщики?!
— Хуже! Гораздо хуже! — мрачно, с чувством полной безнадежности,
подвел итог Милюков, и его слова упали в тишину, как тяжелые камни,
эхом отдаваясь в огромном зале. «Это не просто провал планов.
Это экзистенциальный кризис. Мы либо подчинимся, либо будем
раздавлены. Третьего не дано. И подчинение этому Манифесту — это
предательство идеалов, за которые я боролся всю жизнь.» —
Теперь мы выглядим как группа заговорщиков, чьи планы провалились.
Если Михаил удержится… если армия начнет присягать ему
сегодня-завтра… то нам всем несдобровать. Он, или те, кто стоит за
ним, могут легко объявить нас изменниками, пытавшимися узурпировать
власть. И тогда… головы полетят с плеч, господа. Наши с вами
головы.
Страх стал почти осязаемым, холодным и липким, словно туман,
проникающий под одежду. Он сковал присутствующих, проник в каждую
клеточку их тел, парализовал волю. Они, еще утром чувствовавшие
себя хозяевами положения, вершителями истории, вдруг осознали, что
игра пошла совершенно не по их правилам. Игровой стол, на котором
они так уверенно расставляли фигуры, перевернули с грохотом, и
теперь они рисковали оказаться погребенными под его обломками,
раздавленные неожиданным ходом, который они не смогли предвидеть,
словно пешками на шахматной доске, которую внезапно смахнули.