Англичанин, казалось, даже не моргнул. Его голубые глаза
оставались холодными и отстранёнными, как зимнее небо над Темзой,
отражающее свет мёртвого фонаря. «Моё поручение состоит лишь в том,
чтобы доставить пакет и передать указание Его Высочества, князь», –
холодно ответил он, его английский акцент стал чуть более заметен,
словно острый край лезвия. «Ни больше, ни меньше. Содержание пакета
не входит в мою компетенцию, равно как и ваши вопросы. Позвольте
мне подчеркнуть ещё раз: полночь. Не раньше».
«Но, сэр, ситуация в городе…» – попытался возразить Оболенский,
чувствуя, как внутри нарастает раздражение. Он почти вскочил с
места, пытаясь донести всю безысходность положения. «Мы на пороге
чего-то ужасного, и каждая минута важна! Если Его Высочество хочет
сообщить что-то важное, что может предотвратить кровопролитие или
успокоить умы…»
«Если бы Его Высочество хотел, чтобы вы знали раньше, он бы так
и поступил», – перебил англичанин с лёгким укором в голосе, словно
лектор, объясняющий прописные истины нерадивому студенту. Его тон
был безупречен, но при этом давил, как стальная плита. «Моя функция
– исполнение. Ваша – ожидание. Полагаю, Великий Князь имеет свои
причины для такой задержки. Возможно, это вопрос политического
маневра, тончайшего расчёта, о котором вам, издателям, не стоит
знать заранее. Вы же понимаете, князь, что некоторые новости
подобны детонатору? Их выпуск должен быть синхронизирован до
секунды, иначе последствия могут быть катастрофическими». Он чуть
заметно кашлянул. «Мне известно, что его Высочество сейчас не в
Петрограде, и передал этот пакет с большим трудом и риском. Не
могли бы вы уважить его волю, проявив терпение?»
Оболенский побагровел от недовольства, но сдержался. Что-то в
спокойствии этого англичанина, его безупречных манерах и железной
выдержке не позволяло ему вспылить. Этот человек был не просто
курьером. Он был посланником, воплощением чьей-то неумолимой
воли.
«Хорошо, сэр», – наконец произнёс Оболенский, сжимая конверт,
будто в нём находилась не бумага, а кусок свинца. «Я понял. Но
должен сказать, ваша таинственность вызывает больше вопросов, чем
ответов. Могу я хотя бы узнать ваше имя?»
Англичанин слегка приподнял уголки губ, что можно было бы
принять за улыбку – бледную, почти призрачную. «Джонсон, князь.
Просто Джонсон. И прошу прощения за доставленное беспокойство». Он
снова коротко, почти незаметно кивнул и резко развернулся, выходя
из кабинета так же бесшумно, как и появился, оставив Оболенского в
полном недоумении с загадочным, зловеще-тяжёлым конвертом в руках.
Дверь за ним бесшумно закрылась, будто англичанин испарился,
оставив после себя лишь лёгкий, едва уловимый запах дорогого
табака.