***
Князь повертел пакет. Печать была подлинной, без сомнений. Но
что это могло быть? Указ о введении чрезвычайного положения? Личное
обращение Великого Князя к общественности с призывом к порядку? Но
почему такая таинственность, почему полночь? Оболенский
почувствовал, как по спине пробежал холодок – это было не просто
необычно, это было подозрительно, почти зловеще. Словно под этой
печатью скрывалась не весть, а приговор истории.
Он позвал к себе двух ведущих журналистов, ещё работавших в
редакции: пожилого, но энергичного Николая Сергеевича, с его вечно
прищуренными, мудрыми глазами, и молодого, амбициозного Петра, чьё
лицо сейчас выражало смесь любопытства и тревоги. Вместе они
уставились на конверт, лежащий на столе, как на неразорвавшуюся
бомбу, чьи часы неумолимо отсчитывали секунды. Каждый нервно
покусывал губы, пытаясь угадать содержимое. Тишина в кабинете
сгустилась, давя на слух.
«Полночь, говорите?» – пробормотал Николай Сергеевич, протирая
очки, в его голосе слышалось скрытое волнение. «До полуночи… а это
что, не обычный указ о повышении цен на табак?» Он попытался
отшутиться, но его глаза выдавали растущее беспокойство, а рука,
потянувшаяся к стакану воды, слегка дрогнула.
«Вряд ли, Николай Сергеевич», – ответил Петр, его взгляд был
прикован к печати, словно он пытался прожечь её насквозь. «Такую
печать, с такими наставлениями… это что-то из ряда вон. Что-то, что
может перевернуть город, а может, и всю Россию». Его слова повисли
в воздухе, неоспоримо и страшно.
Время тянулось мучительно медленно, словно само пространство
сопротивлялось наступлению полуночи. Каждая секунда казалась
минутой, каждая минута – часом. Каждый шорох за дверью, каждый
скрип пола казался предвестником. Из типографии доносился ровный,
монотонный гул машин – печать утреннего номера шла полным ходом,
безмятежно перемалывая будущие новости, которые могли оказаться в
одночасье устаревшими. Оболенский то и дело поглядывал на массивные
бронзовые часы на стене, стрелки которых ползли с невыносимой
медлительностью, приближаясь к роковой отметке.
В голове роились самые дикие догадки: неужели Государь всё-таки
решился? Но на что? На какую меру он пошёл, чтобы разрешить этот
кризис? Или это был очередной слух, превратившийся в мистификацию
такого масштаба, способную взорвать страну? Ведь Великий Князь
Михаил не был царём! Что мог он заявить? Что могло быть настолько
важным и тайным, чтобы ждать полуночи, когда город уже кипел от
слухов и революционных настроений? Эта мысль была абсурдна, но
конверт с печатью Великого Князя лежал перед ним, тяжёлый и
зловещий. Наконец, стрелки встретились на цифре «12».