«СТОП!!!» – закричал он не своим голосом, срываясь на хрип,
бросаясь из кабинета, едва не сбив с ног стоявшего в дверях Петра.
Его крик разрезал напряжённую тишину редакции, заставив всех
вздрогнуть, а перья, зажатые в руках наборщиков, вывалились на пол.
«Стоп машины! Остановите печать! Немедленно!»
Он подбежал к телефону, бешено вращая ручку аппарата, его пальцы
дрожали, почти соскальзывая с холодного бакелита. «Типографию!
Немедленно! Остановить печать утреннего номера! Весь тираж под нож!
Слышите?! Под нож!» – Он почти сорвал голос, крича в трубку, его
лицо исказилось от напряжения, багровые пятна выступили на бледных
щеках. «Барышня! Соедините с Сувориным! Срочно! Да плевать, что
ночь! Поднимайте! Исторический момент! Потом всех… ВСЕХ на ноги!
Редакторов, журналистов, метранпажей! Тревога! Срочный выпуск!»
Редакция взорвалась. Люди, до того мирно трудившиеся за столами,
высыпали в коридор, пытаясь понять причину неистовых криков
Оболенского и внезапной, оглушительной остановки печати. Монотонный
гул машин резко оборвался, оставив после себя лишь звенящую тишину,
которая казалась ещё более пугающей, чем сам шум. Весть, переданная
Оболенским и его помощниками, распространялась как лесной пожар,
вызывая смесь недоверия, шока и судорожного, почти истерического
возбуждения.
«Манифест! Великий Князь принял престол!» – прокричал Николай
Сергеевич, выскочив из кабинета Оболенского с выпученными от ужаса
и возбуждения глазами, словно он только что узрел призрака. «Как
принял? А Государь?» – кто-то схватил его за рукав, тряся от
нетерпения, его голос сорвался на визг. «Говорят, отрекся!» –
ответил Петр, его лицо было покрыто испариной, а дыхание сбилось.
«А мы не знали! Никто не знал! Это… это конец света!» «Это правда?!
Не утка?! Что нам делать?!» – донёсся чей-то панический возглас из
толпы, наполненный неподдельным страхом перед неизвестностью. «Что
происходит?! Что случилось?!» – десятки голосов смешались в единый
гул, переходящий в крики, будто сама редакция начала стонать и
рушиться под тяжестью невиданных событий.
В кабинет Оболенского набились люди – редакторы, корректоры,
младшие журналисты, даже курьеры. Он стоял в центре, бледный, но
решительный, сжимая в руке драгоценный Манифест, словно это был
некий артефакт, способный изменить мир. Его взгляд был диким,
лихорадочным, но в нём уже читалась новая, железная воля.