Весло
неопределенно повисло у Харона в руках. Лодочник осторожно
попятился на нос своей посудины. Орфей вдохновенно остекленел
глазами, ударил по струнам и завел:
Если
вдруг друг и не друг оказался, а Пан козлоногий –
Ты его
в горы тяни и оставь в них его на неделю.
Сразу
поймешь, кто такой, если жив будет он и приветлив,
Если же
мертв будет он – вот и нет никакой тут проблемы…
Харон,
обнимая весло как лучшего друга, попятился на нос лодки, бормоча,
что нет, оплаты-то не надо, а особенно натуры, и можно он лучше
погребет, вот как-то просто подальше.
Естественное намерение погрести подальше споткнулось
на середине реки о простейший факт: Харон обнаружил, что Орфей от
него не удаляется. Потому что сидит на корме лодки.
– Я человек
творческий, – гордо сообщил Орфей, и кифара прозвенела
зловеще.
Сказку
я вам расскажу о богине Селене,
Что
виновата во всем, потому что она голубая…
Харон с
одиноким и тоскливым криком попытался совершить прыжок веры за
борт. Но сандалия, зацепившаяся за уключину, подвела.
Основная
часть Харона грустно и безнадежно булькала что-то водам Стикса. В
лодке оставались отчаянно дрыгающиеся пятки.
– А вот
эту, – сообщил им затуманенный творчеством Орфей. – Я сочинил
недавно – ах, этот порыв вдохновения!
Выйду я
ночью с кентавром во многоширокое поле –
Тихо
пойдем я и он под сияющим звезд покрывалом.
Нет ни
сатиров, ни нимф, ни прекрасных во всем олимпийцев
–
Только
по полю вдвоем мы с кентавром неспешно шагаем…
Харон
совершил немыслимую акробатику, ухитряясь грести из положения
«Наполовину погружен в ледяные воды». Ледяные воды, остро
прочувствовав накал творчества, помогали и сами толкали
лодку.
– А знаете,
с чего я начал свое творчество? – хищно сообщил Орфей теням,
которые встретились ему на берегу.
Тени не
знали и за это жестоко поплатились. Орфей оглянулся в поисках
аудитории.
Аудитория
нашлась в виде Цербера, пытавшегося переварить убойную дозу медовых
лепешек. Цербер явно не был знаком с музыкой и нуждался в
просвещении.
О
беспощадный Эрот, ведь никто меня страстно не
любит!
Не
приласкает никто, даже ласковый взор не подарит –
Что мне
осталось? В саду светлоокой Деметры
Сесть
на траву и объесться червями от скорби…
После
первых аккордов Цербер обнаружил в себе тонкий слух. После половины
песни – еще и творческую, ранимую душу. К концу песни одна голова
пыталась перебить певца истошным воем, а две других судорожно
затыкали уши остатками медовых лепешек. Хвост-дракон тем временем
высказывался за однозначное «Бежать, залезть на дерево, я на такое
не подписывался».