– За самую красивую женщину на свете, – нашелся Бучила. –
Кстати, московиты другое говорят, дескать это Новгород рассадник
блуда и срамоты, бабы там сплошняком бляди накрашенные, а мужики
друг друга под хвосты пользуют, на французский манер. И надо бы с
божьей помощью это дьявольское гнездо выжечь до тла.
– Война будет, – графиня разом отбросила шутливый тон. – Тайны
умеешь хранить?
– Могила.
– На прошлой неделе в Сенате едва до драки не дошло. Ожидают
вторжение Москвы ближе к зиме.
– Который раз уже ожидают, десятый? А все никак не срослось.
– Иван копит силы, на границе каждый день стычки, города
наводнены агентами. В прошлом месяце в Торжке раскрыта шпионская
сеть. Сплошь каторжники-душегубы. При подходе московского войска,
должны были вырезать стражу и открыть ворота. Ничего, полезут,
кровью умоются. Ха, Ганза живо их не место поставит. Наши послы в
Любеке переговоры ведут. Если сунутся, со всей христианской Европой
будут дело иметь.
– А христианская Европа знает, что Новгород потакает ведьмам и
колдунам? – усмехнулся Рух. – Иван может и безумен, а в вере тверд,
тут одно другому не мешает,а про Новгород бабушка надвое наплела.
Между прочим папа Иннокентий запретил войны между христианами под
угрозой анафемы.
– Когда это было? – вспыхнула графиня. - Тот указ плесенью
покрылся или крысы сожрали давно. Франция с Англией воюют? Воюют.
Ну пожурит папа, пальцем погрозит, на том все и кончится.
– Англичане еретики.
– А для папы и православные еретики, разве нет?
– Может быть, - пожал плечами Рух и прислушался. Из залитого
мраком коридора сквозняк принес едва слышимый зов.
– ...упа.
– ...па.
– ...а.
Какое все-таки здесь противное эхо. В забавах с графиней Рух
потерял счет времени. Интересно, день сейчас или ночь?
– ...упа!
– Слышишь? – вздернула тонкую бровь Лаваль.
– Слышу, – кивнул Рух. – По мою душу пришли.
– Кто?
– Вот щас гляну, и упаси его Бог, если дело не важное, – Бучила
сполз с ложа и принялся искать балахон среди пустых бутылок и
разбросанного дамского белья.
– Не ходи, – графиня звонко шлепнула себя по заднице.
– Я быстро, – Рух сглотнул, стараясь не смотреть на аппетитно
задрожавшие ягодицы, набросил балахон и пошлепал по коридору.
Капала вода и пищали летучие мыши. Запах вековой пыли соседствовал
с ароматами плесени и сырых волчьих шкур. Под ногами то и дело
путался всяческий храм. Рух дважды за последние тридцать лет
порывался прибраться, но быстренько угасал. Может Бернадетту
заставить? Хоть и колдунья, но ведь баба, все признаки на лицо, сам
проверял. Зов, эхом расходящийся по подземелью, обретал силу и
жизнь.