Степан замолчал, по всей видимости, исчерпав меру слов на неделю
вперед.
– Хороший Чернышечка был, – всхлипнула Дарья.
– Бешанку видать подхватил, – развел руками Бучила. – Этой
заразы нынче много в лесу. Больше ничего не было?
– Вроде нет, – отозвался Степан. – Разве борти стали хуже меду
давать.
– Ну, тут помочь не могу, пчела из меня хреноватая, – Рух
поднялся, собираясь уйти.
– Дядька Заступа, а я..., – робко начала Варвара и тут же
примолкла. Бучила посмотрел на девку в упор. В серых Варькиных
глазах мелькали замешательство и плохо скрытый испуг.
– Говори, – приободрил Рух.
– Ты чего, дочка? – всполошилась Дарья.
– Ничего, так, подумалось, – Варвара поспешно отвернулась.
– На нет и суда нет, – Бучила замер на пороге. – Ничего не
бойтесь, да попытайтесь углядеть, какой гость из себя. С того и
будем решать. Ну а если случится чего – сразу ко мне.
– Спасибочки, – буркнул Степан.
– Да пока не на чем, – Рух задержался, давая Варваре шанс
выговориться. Девка поспешно отвела растерянный взгляд.
– Есть на чем, есть! – всполошилась Дарья. – Ты пришел,
Заступа-батюшка, не отказал, и легче нам стало, я раньше сильно
боялась, а теперь маленько боюсь. Всякому ведомо, где Заступа
побывал, того места всякая нечисть тридцать три дня сторонится.
– Может даже тридцать четыре, – согласился Бучила, успевший
привыкнуть к глупым байкам вокруг своей скромной персоны.
– Вот, возьми, Заступа-батюшка, – Дарья сунула в руки небольшой
пузатый горшочек. – Медок.
– Я так и подумал, – Рух отказываться от подарка не стал. Все ж
ноги топтал, да и Бернадетта порадуется. Бабы сладкое любят.
Рух шел, оставляя за собой шлейф намертво прилипшего медового
духа. Все вышло как–то не так. Хутор оставил после себя смутное,
тревожное беспокойство. По уму надо бы задержаться и побродить
вокруг, послушать птичек, понюхать цветы. Если Варька девка умная,
сама придет. Ведь что-то хотела сказать. Что удержало? Страх перед
отцом и мачехой? Возможно, но то дела семейные, и Руху туда нечего
лезть. Скотины нет? Ну мало ли как...
Бучила дернулся и едва сдержал рвущийся испуганный крик. В
кустах затрещало, мелькнуло темное, на дорогу выскочил победитель
мамкиных горшков Филиппка и щербато оскалился, довольный
произведенным эффектом.
– Ты..., ты это, не балуй, – выдохнул Рух, едва сдержавшийся,
чтобы не оборвать клятенышу руки.