– Скучный ты.
– Ротмистр твой веселый.
Тропа манила в коричнево-зеленую глубь, пахнущую грибницей и
прелым листом. Березы шелестели на ветерке, где-то рядом дробно
выстукивал дятел. Хмурой стеной высились лохматые ели. Рух шкурой
почувствовал чей-то ненавидящий, пристальный взгляд. По спине,
несмотря на жару, пробежал холодок.
– Ты чего? – прищурилась Лаваль.
– Так, нахлынуло, – Рух встряхнулся, прогоняя колкий озноб. –
Чёй-то надоело мне прогулки гулять. Айда домой, я вроде камин забыл
потушить. Ща как полыхнет...
– Ну уж нет! Что я зря мучилась?– графиня уверенно направилась в
лес и закричала. – Эй-эй, дикари поиметые! Выходите!
Господи божечки, – вздохнул Бучила про себя. – Ну вот зачем быть
настолько тупой? Сейчас накличет беды.
– Нападайте ублюдки! – голосила Лаваль. – Где вы, страшные,
грязные морды? Ау!
– Завязывай, а.
– Где твой азарт? – воскликнула графиня. – Мы обязаны схватить
падальщика живьем.
– Между прочим это законом запрещено, – назидательно сказал Рух.
– Кстати, почему?
– Одна неприятная, но весьма поучительная история, – скривилась
Лаваль. – Когда появились падальщики, феноменом заинтересовались
ученые. Тевтоны отловили несколько особей по заявке Кенигсбергского
университета. Там делали с ними всякие нехорошие вещи:
препарировали, копались в мозгах, ставили опыты, хотели выяснить
причину болезни и пути заражения.
– Выяснили?
– Еще как! Безумцы то ли сами освободились, то ли им помогли.
Резня была жуткая, погиб профессор медицинской кафедры, два
магистра, случайно подвернувшийся доктор права и два десятка
студентов. Говорят кровищу и мясные ошметки соскребали со стен. У
Эттельбаха есть стихотворение «Тьма и кровь», посвященное
Альбертинской бойне. Не читал?
– Не люблю всякие ужасы, – поежился Рух.
– В следующий раз обязательно подарю тебе томик Эттельбаха.
Великолепнейший поэт и...
Лаваль резко замолкла. Бучила выглянул у графини из-за плеча и
вместо устрашающего вида дикарей увидел полянку, утонувшую в
плотной тени высоченного дуба обхвата в три толщиной, с вырезанным
на коре потемневшим лицом. Трава вокруг вытоптана, на земле
несколько глиняных тарелок, в одной кособочился оплывший огарок
свечи.
Бучила сунулся в плошку и брезгливо поморщился. На дне присохли
остатки позеленевший тюри из хлеба и молока. Вторая вылизана
дочиста, в третьей подозрительные бурые пятна и налипший птичий
пух. Чуть левее накопаны несколько ям.