– Оставим голубушку одну, – Бучила взял пристава под локоть и
вывел из избы на крыльцо, плотно затворив за собой дверь. Яркий
свет болезненно резанул по глазам. На заиндевевшем от мороза
голубом небосводе застыло пылающее холодом ослепительно-желтое
Солнце. Нелюдово тонуло в искрящемся, легком снегу, ледяными
косогорами сбегая к замерзшей реке. Из-за забора слышались вопли и
крики играющей детворы.
– Ты, Фрол, к безутешной вдове присмотрись, – посоветовал Рух и
поглубже натянул капюшон. – Спина у нее исполосована, видать
поджаренный злобничал. Ну и не выдержала баба. Явился пьяный, лыка
не вяжет, она его в печь. Я б так и сделал.
– Ты ее видел? – кивнул за спину пристав. – Худовата, а в
покойном весу пудиков пять.
– Может помог кто, – не сдался Бучила. – Соседка там например.
Бабья взаимовыручка и все такое.
– А не легче было ему рожу подушкой прижать? – возразил
Фрол.
– Умный, да? – фыркнул Рух. – Въедливый? Вопросики хитрые
задаешь? Легкие пути тебе не по нраву? Ну–ну. Тогда сам и
разбирайся, наше вам, с кисточкой.
Он осторожно спустился по обледеневшим ступенькам, под каблуком
весело хрупнул снежок. Сгорел мужик и сгорел, всякое в жизни
случается. Если Фролу заняться нечем, пускай развлекается, не стоит
человеку мешать. Чем смог, тем помог. Да и дело-то плевое,
подумаешь пропойца с дури в печку залез. Мало ли их концы отдает
каждый год? А зимой, да в праздничную пору, тем более. Зимой мужики
от безделья сходят с ума и от того меры не знают в вине. Оттого и
чудят с размахом и выдумкой. На прошлое Крещение четверо пьяных в
купель окунаться пошли, да одного там и забыли. Под утро пропажи
хватились, прибежали, а он в проруби на ступеньке сидит. Тихенький,
молчаливый, весь насквозь ледяной. Господь безбожников покарал.
Один в могилу, трое больше капли в рот не берут. Рух кривенько
усмехнулся и бодро зашагал по занесенному снегом селу, твердо
уверенный, что случай с Андрюшей и печкой – всего лишь пустяковое
недоразумение. Естественно он ошибся. Очень сильно ошибся. Просто
ужаснейшим образом как.
Пожарище дышало нестерпимым жаром и выплевывало облака едкого
серого дыма в ночные темные небеса. Угли зловеще багровели на
налетавшем ветру и выпускали длинные, жадные языки быстро
опадавшего пламени. Обрушившиеся стропила торчали голыми ребрами,
подпирая уцелевшую стену. Посреди пепелища скорбным надгробием
торчала закопченная печь. Снег, черный, подтаявший и нозреватый,
вытоптанный почти до земли, превратился в жидкую грязь и противно
лип к сапогам. Вокруг валялись растащенные горелые бревна, ведра и
железные, хищно загнутые багры. Пожарная команда из соседей сделала
все, что могла. По сути своей ничего. Деревянную избу, если
полыхнула, уже не спасти. Тут бы успеть другие дома отстоять, не то
полыхнет все село, как не раз случалось на нелюдовском долгом
веку.