– Идти можете? – спросил Рух, сунул свечу в щель и, не дожидаясь
ответа, вздернул обоих за шкирки. – Быстро, пшли вон, и чтобы
больше я вас не видел.
– С-спасибо, – Донауров ухватил его за рукав.
– Вали отсюда, сиятельство, – Бучила пихнул графа в спину.
– Я твой должник, – задержался на выходе Старостин, кривясь на
бок и закусывая от боли губу. – Если б не ты...
– Да-да, вы бы сдохли и может и к лучшему. Все, дуй отсюда, мне
такие полудурки в должниках не нужны. Иди-и! Говорю, на хер пошли и
живей!
Две понурившиеся фигуры вывалились на улицу.
– Эй, графёнок, – окликнул Бучила. – Впредь за родственничками
приглядывай. И запомни, если будешь дальше забавляться охотой на
нечисть, рано или поздно снова превратишься из охотника в дичь и
меня рядом не будет.
Ответа дожидаться не стал. Если умный – поймет, если нет –
горбатого могила исправит, знать написано на роду. Снегурочка
застыла перед мертвыми стариками, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.
Рух не мешал. Взял свечу и бросил в кучу лежалого сена. Огонь
занялся несмело, словно не веря в собственное счастье и осторожно
пожирая сухие травинки одну за другой. Пламя фыркнуло и разрослось,
облизывая бревна стены. Снегурка не двигалась, скорбная,
возвышенная и невесомая. Рух хотел еще раз увидеть красивейшее на
свете лицо, хотел услышать голос похожий на звон ледяных
колокольчиков, но Анна не обернулась и ничего не сказала. Анна
застыла. Несчастная, загубленная душа, обреченная людьми на вечные
муки. Чудовище, по неволе обретшее память и ужаснувшееся себя.
Бучила пошел к выходу, и тут за сапог уцепились.
– П-помоги, спаси, Христом Богом прошу...
На полу корчился и стонал Карл Альбертович, лишившийся ног.
Загустевшая на морозе, вязкая кровь лилась из культей, оставляя
багровые полосы.
– Я бы с радостью, да спешу, извини, – Бучила вырвал сапог.
– Уб-бей, убей, – взмолился Веденеев, с ужасом косясь на
разраставшийся, жаркий огонь.
– Да ты что, мил человек, сполоумил? – возмутился Бучила. – Я в
жизни мухи пальцем не тронул. Выдумал тоже, живого человека убить.
Не брат, то бес через тебя, меня, праведника известного, толкает на
грех. Давай, выздоравливай.
Рух, брезгливо сплюнув, покинул пылающий дом. Из щелей и окошек
двора рванулось гудящее пламя, оранжевые всполохи расцветили
скованные морозом, остекленевшие небеса. Анна не вышла. Могла
спастись, и Рух не смог бы ей помешать. Да и не стал бы, чего уж
таить. Но Ледяная дева осталась с бабкой Матреной и дедом Кузьмой.
Тонкая нить, связавшая их, оказалась крепче любых проклятий и
самого черного колдовства. Крыша обрушилась, взметнув в темноту
вихрь колючих огненных искр.