— Устинья страсть как озлобела, узнав, что Марья живой
вернулась и у Ваньки живет, — сообщил Аникей.
— Чисто мегера. Сатаниил.
— Осатанеешь тут, — Рух потерял к старейшине
интерес. — Тебе, Аникей, спать не пора? Любишь
ты разговоры вести, прямо удержу нет.
— Так я пойду? — оживился старик.
— Так иди.
Аникей поклонился и засеменил к избе, смешно,
по-журавлиному выставляя длинные, тощие ноги. Хлопнула дверь,
лязгнул засов. Руха Бучилы на дворе уже не было,
заполночные визиты продолжились.
V
Устинья Каргашина еще не ложилась. Глубокая ночь —
лучшее время для отложенных дел. Тех дел, что белым днем
не свершишь. Устинья не зналась с чертями
и не молилась старым кровавым богам, до сих пор
дремлющим в чащах и топях, не приносила
в жертву младенцев и не летала на помеле. Хотя
ведьмой была потомственной, получившей дар от матери,
а та от своей его получила. Немножко гадалка,
немножко колдунья, больше лекарка и мастерица в снятии
порчи. Всего по чуть-чуть. Достаточно, чтобы быть нужной людям
и не взойти на костер.
Сизый дымок от лучины клубился под потолком, тоненькой
струйкой утекая в окно. Изба полнилась пряными ароматами
полыни, одолени, гермала, зверобоя, лапчатки, зайцегуба и еще
тысячи травок и трав. От живота, от сглаза,
от женских и коровьих болезней, для мужской силы,
да мало ли для чего. У Устиньи на всяк случай
своя травка припасена.
Знахарка сидела, подперев голову руками. Перед ней,
на столе, в бадье настаивались болиголов, можжевельник
и чеснок, приправленные сухими веточками березы. Заваренный
в ночную пору, до полнолуния, отвар поможет детям
избавиться от кошмаров, прогонит демонов-сонников, норовящих
забраться в открытые рты.
Дочка — Иринка, шестнадцати лет, — посапывала
на лавке, разметав по подушке черные косы, похожие
на свившихся змей. Материна надежда и радость, ей, когда
придет время, передаст Устинья свой дар.
Рыжий, какой-то совершено не подходящий для колдовских
целей, слегка ободранный, разбойничьего вида кот, свернувшийся
рядом, внезапно навострил порванное в многочисленных драках
ухо. Гибко вскочил, выгнул спину дыбом и зашипел
на стену.
— Ты чего, Асташ? — напряглась Устинья, кошачий
страх передался и ей. За стеной послышались тихие,
вкрадчивые шаги. Или ветер шумит? Устинья тяжело задышала. Асташ
ворчал и шипел. Иринка забеспокоилась во сне, белая рука
соскользнула на пол.