– Рушенька, Рушенька-дорогой, глянь, там кто-то есть.
Бучила отвлекся от кровавого алтаря, уже и сам уловив потаенный
шорох во мраке. Ковешников, бледный, как смерть, закусивший губу,
поднял фонарь повыше, но жидкие отблески умирали во тьме. Темнота
шла рваными клочьями, сгущалась и искривлялась, и в этой темноте
прятался зверь. От истошного крика заложило уши, пахнуло потом и
нечистотами, мелькнула горбатая тень, и Рух успел выстрелить в
последний момент. На границу зыбкого света выскочила черная фигура,
схватила пулю и грянулась на пол. Под ноги Руху подлетел топор с
запекшейся кровью на лезвии и клочьями налипших светлых волос.
– Васька, иди погляди, – заорал полуоглохший Бучила, готовя
второй пистоль.
Черт что-то неразборчиво проблеял в ответ и поспешно спрятался в
тень.
– Я по-смо-трю, – голос Ковешникова донесся урывками, он тяжело,
с присвистом задышал и мелкими шажками направился к любителю
топоров. В левой руке фонарь, в правой невесть откуда взявшийся
пистолет. Вот сука, все это время был при оружии и ничего не
сказал. И стрелять не стал. Какая скотина. Под телом, безвольно
раскинувшим руки, набухало багровое, пахнущее медью пятно.
– Погодь, – Рух, не привыкший доверять мертвецам, пальнул еще
раз, целя в башку. Затылок лежащего лопнул осколками черепа и
ошметьем мозгов.
– Вот теперь иди! – окончательно оглохший Бучила помахал
пистолем, разгоняя едкий пороховой дым, и тут же принялся за
перезарядку. Ковешников подошел вплотную и осторожно ткнул тело
стволом, намеренный отскочить при малейшей опасности.
– Готов! – слух постепенно возвращался.
Рух убрал пистолеты и подступился к распростертому мертвецу,
Ковешников как раз перевалил убитого на спину. Неизвестный был гол,
дороден и безволос, не считая редкой спутанной бороденки и грязного
колтуна на простреленной голове. Тело, заплывшее жиром, сплошь
покрывали прежде невиданные угловатые знаки, вырезанные на плоти
чем-то острым, наверное, ножом. Кровь в порезах давно запеклась,
странные знаки, а может и буквы, приковывали внимание и будили в
голове похабные, будто вложенные кем-то мысли, сплетаясь в слова на
чужом языке. Ковешников, видимо почувствовав тоже самое, замотал
башкой и покачнулся на внезапно ослабевших ногах.
– Чуешь? – спросил Бучила.
– Мутит меня, – охрипшим голосом сообщил чиновник. – Щас
упаду.