песни петь, богохульствовать, полы
мести и нетопырье дерьмо убирать. Пальцем не тронул, ну разве
навешал поджопников облагаразумительных. Потом сынка папеньке с рук
на руки сдал, уж больно слезно батюшка умолял. Тесак
оставил себе в память о
победе, велев кузнецу пустить
по лезвию узорчатую скань серебром. Не для пущей красы, а для дела —
нечисть, страх потерявшую, сечь.
Сухая и ломкая трава под ногами
рассыпалась в прах. Рух остановился и недоуменно
хмыкнул. Гнездовина из десятка курганов оказалась раскопана. С
окатанного дождями отвала щерился череп без нижней челюсти. Рядом,
россыпью, старые кости, осколки керамики, позеленевшие медные
побрякушки. Разрыли давно, с месяц уже, как только сошли большие
снега. Причем не лопатой орудовали, судя по всем ямы нарыла огромная псина,
откидывая землю назад между лап. Кое-где
сохранились следы длиннющих когтей. Бучила присел и приложил руку.
Ничего себе. Когтищи в пару вершков. Нешто
медведь? Ага. Хреноведь. Какого лешего косолапому старые
могилы копать? Чай не дурной.
Размышления прервал отчаянный,
раздирающий душу лоскутьями
вопль. Рух вскинулся. Федя, ети его впятером! Ну
шалопут, ни на мгновенье оставить нельзя! Рыжий несся прочь от телеги, высоко
выбрасывая тощие ноги и придерживая куцую шапчонку на голове.
Причина геройского бегства выяснилась незамедлительно. Из зарослей
корявой лещины вывалилось жуткое чудище – расхристанное, грязное, покрытое коркой
спекшейся крови. Неуклюже заковыляло вытягивая лапы и надсадно
скуля. Рух уж было приготовился последовать примеру раба божьего
Федора, ну его нахрен, связываться со страшилой таким. Но
одумался, разглядев в чухвилище человечьи черты. Поди случилось чего,
ограбили, или жена прогнала. Непреодолимая
тяга к помощи ближнему, пересилила полоснувший мертвое сердце
навязчивый страх.
– Там, там, – проорал запыхавшийся Федор, тыча за спину
и по-совиному округляя налитые кровью
глаза. – Беги Заступа, спасайси!
И попытался пролететь мимо. Не
тут-то было. Рух сцапал за шкирку, тряхнул, отвесил
успокоительного леща и ласково проворковал:
– Стой, а то ноги
сломлю, – и
добавил звонкую оплеуху поперек принявшего землистый оттенок лица.
Федя рыпнулся, воротник затрещал,
он обмяк, подкашиваясь на тряпичных ногах. В глазах появилась
осмысленность.