– Уходить? – скрипнул
лешак. – Со
своей, значица, земли уходить? Потому как она белокожим нужней?
Ну-ну. Нет, Заступа, стар я ужо убегать. Здесь
отец мой, деды и прадеды в землю ушли, в деревину обратились и
сгнили, дав пищу новым росткам. И я здесь сгнию. Некуда мне из
родного дома идти. Так чего надо тебе?
– В селе ребеночка подменили, знаешь о
том? – Бучила искренне обрадовался смене
неприятной беседы. Если с Кохтусом дальше о людях и старых временах
разговаривать, плохо все кончится. Плавали — знаем. Упрям леший и
злопамятен жуть.
– То не наши, – чересчур быстро отозвался лешак. Словно
вопроса этого ждал. – Я уговоров не нарушаю. Чем хочешь
клянусь. Дитем вот.
– У тебя их не один десяток,
поди, – ухмыльнулся
Бучила. – Одним больше, одним меньше. Бором,
лесным богом клянись.
– Умный, да? Бором
клянусь, – проскрипел Кохтус с явной
неохотой. – Не брали человечье дите.
– Верю, – смежил веки
Бучила. – А кто тогда брал?
– Я почем знаю? – удивился Кохтус.
– Ну мало-ли, – в голосе лешего Бучила безошибочно
распознал скрытую ложь. А кроме лжи затаенный, тревожный,
мучительный страх. – Падаль какая–то
завелась, верно из пришлых. Законы для твари не писаны — лезет в
мое село, убивает домовых, крадет детей. Дальше что, черную смерть
призовет? Покамест затаился где-то
и ждет. Если укрываешь на лесных погостах кого, я ведь опосля приду
и спрошу.
– Нету у меня
никого, – Кохтус уставил белые, ничего не
выражающие глаза. – Нету и все.
Лешонок мерзко скалился,
выглядывая из–за
старшего и показывая мелкие, желтые зубы.
Рух глянул внимательно. Знает
коряга старая, знает, а сказать не скажет, напуган до чертиков.
Страшно подумать, кто может напугать лешака кроме любимой жены.
Давить бесполезно, только еще больше закроется.
Кохтус молчал, глядя
куда-то поверх упыря. Лешонок сдавленно шипя,
устроился гадить прямиком на тропе. Вот дитя леса, ни совести ни
стыда. Ждать окончания просрачки смысла Рух не нашел.
– Прощай Кохтус.
– Прощай упырь.
– Увидимся.
– Не дай Бор, – леший повернулся и засеменил в чащу,
неуклюже переваливаясь на одеревенелых ногах.
– Ну и вали в
жопу, – вполголоса сказал Рух и быстрым шагом
пошел к опушке. Если обманул, так мы с тобой потом по другому
поговорим, шишка тупая. В поясницу шмякнулось мягкое. Бучила
обернулся и тяжко вздохнул, увидав что сучий лешонок запустил в
него ошметком дерьма. Образинка скалилась и довольно поухивала. Рух
предпочел внимания не обращать. От леса есть несомненная польза —
все остается в нем.