Бабья песня доносилась обрывками:
– Отставала лебедушка,
Да отставала лебедь белая
Прочь от стада лебединого,
Приставала лебедушка
Да приставала лебедь
белая,
К
черну ворону…
Невеста споткнулась в
кромешной темноте, крепче вцепилась в руку. Послышался удар, видимо
локтем, и сдавленный писк.
– Осторожно,
ступеньки, – предупредил Бучила.
– Темно, батюшка.
– Так ночь.
Невеста едва слышно
всхлипнула.
– Боишься меня? – спросил Рух.
– Боюсь
маненько, – призналась
Марьюшка. – Раньше страсть как боялась, а потом дедушка Анисим
отвару дал, я успокоилась.
Добрый
дедушка, – хмыкнул про себя Рух, чувствуя на губах
вяжущий вкус конопляного масла, спорыньи и мака. Опоили девку,
потому и ноги еле несет. А по другому невесты к Бучиле не
ходят.
– Холодно, – пожаловалась невеста.
– Привыкай, в холоде мясо дольше
хранится, будешь вечно молодой и красивой, – невесело отшутился Рух.
Марьюшка рассмеялась, словно
бусы на серебряное блюдо просыпала.
– Печку бы затопить.
«Хозяйственная», – умилился Бучила. Разные у него жены были:
покорные и вздорные, милые и сварливые, хохотушки и плаксы. Ни с
одной не ужился. Может вот она, та единственная? А если
судьба?
В женскую половину он
пропустил ее первой, сам следом вошел. Сквозняки дули из переходов
и трещин, разбавляя сладковатый дух разложения. Невеста, сама того
не желая, прижалась к суженому, ища тепла, но обретая стылость и
тлен.
– Где мы, батюшка? Ничего не
вижу.
Рух не ответил. Не счел
нужным, прекрасно зная, что с такими молоденькими и упругими
делают. Беседы закончились.
Он привлек невесту, ощущая
прерывистое, горячее дыхание, втягивая запах волос и женского пота.
Руки коснулись бурно вздымающейся груди с напрягшимися сосками,
скользнули ниже. Рух заворчал по-звериному, уже не сдерживая себя и впился
зубами в тонкую шейку. Марьюшка охнула и обмякла, ладошки
разжались. Жила лопнула. Рот Бучилы раскрылся в лепестковую пасть и
он принялся жадно лакать горячую кровь. Вкусную, сладкую,
пряную. Тепло разливалось по онемевшему, мертвому телу. Жены,
застывшие вдоль стен огромного зала, смотрели незрячими, пустыми глазами,
высушенные, заросшие паутиной и плесенью. Выпитые
досуха. По одной в год. Сорок да девять, да еще одна. Полста жен
упыря Руха Бучилы.
Ванькина любовь
Обретаюсь ни живой и ни мертвый. Пугало бесприютное, в Бога
плевок. Зрю в грядущее мутным оком. Тьма внутри и темнота во вне.
«Любовь победит», — шепчет голос бесплотный в самое ухо. Гоню его
прочь, глумливым смехом давлюсь. Вместо смеха вырывается
плач.