Призрак фыркнул и замолчал. Похоже,
Катя обиделась… Ладно, зато света много и даже теплее стало,
отступила, спрятавшись по углам, холодная, стылая тьма. Григорий
перекрестился на образа, осмотрел избу, сунулся в бабий угол за
печкой. Посмотрел на аккуратные чашки и плошки, лопатки и
блестящие, начищенные котелки, ничего не понял и отступил,
аккуратно прикрыв за собой занавески. Только заметил, что все
чистое и прикрыто тряпицами. А чего, куда… У себя дома, вроде, в
бабьем углу всего — разного куда больше навалено было. Но ведь и
женщин у Григория в доме трое, мать с двумя сёстрами… Старшей и
младшей, а среднюю по пробору сдали осенью в университет. Теперь
барышня, через речку живёт, зимой, небось — с семечками придёт, за
чужую стенку уже болеть будет.
«Э-эх», — вздохнул Григорий, вышел,
закрыв за собой занавески.
Сунулся в тайный лаз у печи, где ещё
его дед, царствие небесное, бывало, хранил от большухи заначку —
хмыкнул, найдя завёрнутый в тряпки отрез сукна. Дорогого, зелёного…
На печати снова Сирин и Гамаюн
— Что, Катя, жалование дали?
«Премию. Книжку с нашего на ваш
переводила».
— По чёрной магии?
«Любовный роман».
— Плохо, — огорчился Григорий.
Взлохматил бороду, вздохнул, снова
потёр тяжёлой ладонью в затылке…
«Почему плохо? Роман хороший
был».
— А то плохо, что нычка детская, а
не стырили. Было бы сильно проще искать. Прошли бы с утречка по
базару, опознали бы, нашли бы перекупщика, дали в морду… Раз и два,
пока продавца не назвал бы. А так — выходит, «комар» у нас, сука,
честный… Или богатый, хорошее сукно, на два алтына потянет.
Выходит, два алтына ему пустяк. Посмотри, может, что-то всё же
пропало?
Призрак вздохнул печально, ответил —
опять как звон колокольчиков:
«Не-ет».
— Ладно, смотрим дальше…
Лавка вдоль стены, стол, табуретка,
в меру кривая и рукодельная. На столе — покрывало, иконы в красном
углу, на полке — ещё одна, криво прилепленная свечка. Оплавленная.
И иконы бездые, без окладов, но правильного письма, чувствуется,
что намоленые. Книги стопкой внизу, на столе. Много, иные с
пометками. Оба Завета. «Истолкование православной веры» Иоанна
Дамаскина — ужас любого студента. Толковый Коран с комментариями
профессора Алаутдинова. То есть усада, конечно, если по старому и
верному, но по слухам, нынешний ректор предпочитал западные,
аллеманские звания.