Чуть наособицу — потрёпанная, явно
до дыр зачитанная книга. Даже не книга — роман франкский, из
которого надворные печатники царства при переводе сделали почему-то
яркий, хотя и аляповатый лубок: «Златогоренко Оська, мещанин
Уманьский», ага снова… Дома сёстры тоже зачитывались, а Гришка
ходил мимо с поднятым пальцем и строго на них ворчал — нечего, мол,
харамщиками всякими увлекаться, что, про добрых молодцев книжек
нет? И слышал в ответ неизменное: ничего ты, мол, дурень, не
понимаешь…
«Ничего ты, Гришка, не понимаешь»… —
протяжно и звонко хихикнул под ухом призрак.
Гришка улыбнулся в ответ.
Выпрямился, листнул книгу, посмотрел на яркие цветные картинки и
бравый, кое-как срифмованный текст
«… Сызмальства привык он к жизни
окаянской
За хулу на царя быть тому Оське
драну
Да в город Париж убежал от
расправы
По Парижу Оська гоголем
ходит
На честных девиц морок сладкий
наводит
Ихтикаром да рибой
харамится
С антихристом за ручку
знается
Уже не Оська — Барон Голдберг
прозывается…
…Ишь какой»…
Бравому барону, гуляющему по
лубочной — в три цвета — набережной нарисованного Парижа кто-то
подрисовал усы. Гришка погрозил пальцем призраку, улыбнулся,
перевернул страницу… Поглазел, как:
«…Разлилась над Парижем тоска да
кручина
Царь идёт на них, спрашивать за
вины
Воеводы-бояре в думе
скучают
Красны девки «бистро» в словаре
изучают…
… Ай, молодца…»
Григорий улыбнулся снова, перевернул
страницу. Жёлтый лист выпал кружась из-под переплёта, полетел на
пол. Потом ещё один и ещё. Григорий подхватил их, не дал упасть.
Услышал — остро, прямо между ушей — как крикнул жалобно
призрак!..
Принюхался — опять словно охотничий
пёс, идущий по следу, поглядел сперва листы на просвет. Снова птицы
Сирин и Гамаюн на водяных знаках, чернила синие, буквы, россыпь
помарок и клякс. Григорий удивился, увидев их. Сильно, до вскинутых
бровей, спросил, повернувшись в угол избы, посмотрел на дрожащий,
из сизого табачного дыма свившийся призрак:
— Эй, Катька, как так? Вроде
письменная же ты девка, аль даже магическая… Была. А пишешь, как
курица лапой.
Та фыркнула, нахохлившись, совсем
как птичка — воробушек:
«У вас, царских, перо да бумага, у
наших стило да пергамент из кожи демонов… Было, — сказала она. —
Пока руку по новой до письма поставила — ой, бумаги да чернил на
черновики извела… — вздохнула — показалось, по избе рассыпался
тонкий малиновый звон. Сказала, опустив закрытые уже навечно глаза:
— Ты не смотри, Гришенька, там ничего нету».