Григорий сошёл с крыльца — тихо,
доски не скрипнули. Оглянулся, нашёл взглядом церковную луковицу и
кресты. Перекрестился, помолился святому Трифону — покровитель
охотников и рыболовов, он конечно, тут не совсем к случаю, но,
может, подскажет чего? Над крестом мигнула ярко звезда, должно
быть, Святой Трифон посоветовал Гришке кончать дурить и искать, раз
уж легавой собакой на охоте заделался. Издевался, явно — во-первых,
ночь, во-вторых — все следы Григорий уже давно затоптал, пока
вокруг да внутри дома шатался. «Медведь мокшанский, болотный,
шатун, лапы твои с перепонками», — хорошо на него призрак Катьки
ругалась, прочувственно, надо бы запомнить, — подумал Григорий.
Выбил пепел из трубки, неспешно прочистил, набил свежим табачком и
снова закурил. Обошёл дом, грея руки о трубочку. Сунулся за забор,
спустился к реке по утоптанной тропке.
Кусты шелестели бездумно, за их
ветвями плескалась чёрные и блестящие воды реки. Высокие
стрельчатые башни и персидские луковицы куполов — здание
университета прямо на той стороне. Над шпилями трещали молнии,
из-за его по тёмной воде вместе с жёлтыми листьями плыли и
пятнышки-отблески неверного, лазоревого света. Григорий повернулся,
неслышно пошёл назад к дому. Холод плыл от воды, предзимний,
промозглый холод. От затона вверх по течению — вспышка, жёлтый луч
лампы заиграл по воде. Долетел протяжный клич:
— Хто идёт?!
Григорий обернулся, увидел багровую
точку над водами. Ветер принёс кислый и острый запах зажжённого
фитиля. Слобода плотогонов и речников, свои лодки они охраняли
серьёзно, как пашенные крестьяне — коней. Григорий повернулся,
неслышно скользнул обратно наверх. В темноте пайцза не спасёт, в
реке её только сому аль белуге показывать, а они читать не
умеют.
Обратно, по косогору, наверх, к дому
Катерины, вот он стоит впереди, глыбой на фоне тёмного, низкого
неба. Облака плыли низко, почти касаясь деревянных коней на крышах.
Тяжёлые осенние облака, свет луны вязнул, тая в их брюхе. Эхом,
тенью от тени — вокруг дома крутился дымный, неверный свет. Призрак
— снова — он кружил вокруг дома, проходя сквозь торцы брёвен и
низко висящие ветви кустов. Переливчатым звоном долетел голос,
прерывистый, тихий, как плач.
— Эх, что-то ты темнишь,
Катя-Катерина… — прошептал сам себе под нос Григорий.