Осторожно, по-кошачьи пригнулся,
шагнул вперёд. Затаился: призрак кружил, то появляюсь, то исчезая,
Григорий наблюдал за ним из кустов. Прикинул — центр круга где-то
внутри, проскользнул по крыльцу незаметно. Стылым холодом ударило в
щеку, сквозняки струились, несли пыль из тёплой избы.
«Вроде не было ничего такого», —
подумал Григорий, пригнулся.
Призрак, причитая, проплыл мимо, не
заметив человека. Скользнул внутрь — пятно света заструилось у
туманных ног. Неверного, лунного, луч света дрожал и переливался,
искры плясали вдоль тонкой нити. Пыль, изморось… снежинки под
сапогом?
— Откуда? Зимы ещё нет? — растеряно
прошептал Григорий.
Замер, поклонившись иконам в красном
углу. На полу, в луче света — не замеченный им раньше предмет.
Железная щеколда, задвижка, закрывающая лаз ниже, в подклет. Она
блестела и переливалась льдистая в серебряном лунном луче. Изморозь
лежала именно на ней. Холодная искрящаяся при луне корка.
— Что за бесовщина?
Призрак Катерины, мерцая, прошёл
сквозь стену, обернулся, заговорил качаясь — очень быстро, на
непонятном Григорию языке. Обращаясь куда-то туда, к подклету,
холодные сквозняки налетели на неё, рванули, разматывая
полупрозрачную, мерцающую лунным светом фигуру. Голос звенел
умоляюще, тонко — будто Катька уговаривала кого-то, что рвалось из
подклета внизу. Решившись, Григорий толкнул задвижку ногой. Та
слетела — по глазам будто ударило ледяным, серебристым ножом. По
коже скребнуло, как веником, лёгкие рвануло, обожгло сухим и
холодным огнём. Заслезились глаза — вмиг, будто из воздуха глотком
выпили всю влагу, и та закружилась, смерзаясь льдистыми иглами.
Иглы сложились, на них заиграл
лунный, изменчивый свет. Обрели форму: старуха с неприятным,
холодным и острым лицом, носом, выгнутым, как клюв хищной птицы.
Руки согнуты, стальные лезвия тускло свернули на них. Стрекозиные
крылья затрепетали, развернулись, подняв её в воздух над полом.
— Ну, здрасте, мамаша, — брякнул
Григорий ни с того, ни с сего.
Отшатнулся, ударившись затылком об
угол печи. Дважды моргнул, удивившись ещё — почему у него во рту от
страха не лязгают зубы.
Фигура повернулась, призрачная,
свитая из сизого тумана и белого, блестящего льда. Повела головой,
на миг — уставившись на Григория двумя круглыми глазами — дырками.
Непроглядно-чёрными, и свет таял, не отражаясь на них. В лице
закололо, изморось ударила по нему, потом… Хрень, другое слово
Григорию было некогда подбирать — обернулась.