Стоп. А он вообще – кто? А вот
непонятно. Вот про армию сейчас вспомнил, про поездки к родне… А
как самого звать? Что забыл на этой войне? Понятно, что доброволец:
«срочную»-то тянул ещё при СССР, в таком возрасте по призыву не
берут… Кого не берут? Звать-то как? Неужели память отбило? Или
вообще это всё вокруг – бред раненого? Да нет… Не бывает во сне
такого. Нет, боль, конечно, бывает. Но вот мухи… Мухи, ползающие по
спине… Сволочи!!!
Снова он очнулся от ощущения, что
очутился под дождём. Но тут же понял: нет. Просто кто-то
сердобольный поливает его спину струйкой воды. Притом согнав всех
мух. Благодетель!..
Край деревянного ковша ткнулся в
ссохшиеся до трещин губы. Вода! Он как-то умудрился приоткрыть рот
– а ведь думал, что всё уже слиплось. Вода затекла в рот. Глоток.
Ещё один, и ещё…
– Ххде я?..
– О, гутарит! Ты, Пантюшка, в
лезарете. Думали уж – тихохонько отойдёшь ко Господу, ан ты
полежал-полежал, да и ожил.
– Ххто Пантюшка? Почему здесь?
– Ты, Панька, не придуряйся! Тебя по
спине били, не по колгану! Ишь, повадился – драный-драный, а будто
барич: «хто да хде?».
Голос – густой баритон, говорит вроде
по-русски, но вставляет словечки… непривычные, скажем так. И
обзывается Панькой. И Пантюшка – это тоже, вроде бы, про него.
Опять же «лезарет» – это значит
лазарет, больница, получается, или санчасть какая-то. Но такого
быть не может – кто больного на полу оставит? Да и сам этот пол.
Глинобитный, да.
– Прости, браток. В голове всё
смешалось. Давно я тут лежу?
– Господь простит! А мне не за обиду.
Так ты тут третий день отлёживаешься. Как отвесили тебе триста
палочек за пиянство окаянное, так ты и того – чувств лишился. Вот
его высокоблагородие и приказали тебя сюда сволочь.
Ну ни хрена себе тут методы
протрезвления. Понятно, почему всё болит. Так ведь и инвалидность
можно заработать как нечего делать.
– Дай-ко я погляжу, как у тебя
спина-то подживает. – С этими словами мужчина взялся за… тряпку,
наверное, лежащую на спине – надо же, пока не трогал, человек её и
не ощущал. И потянул её вверх. И вновь избитого ударило болью. И
сознание милосердно ушло.
*
Пантелеймон, Гордеев сын, в
просторечии Пантюшка, ощущал себя более, чем странно. Ещё бы!
Совсем недавно по субъективному времяисчислению – и в то же время в
дальнем-дальнем будущем по времени от текущего момента, он, вернее,
носитель его разума, носил другие имя с фамилией (впрочем,
«Гордеев» – это не совсем фамилия, таковых простолюдинам и не
полагалось – просто отец его звался Гордеем. Будь у Пантюшки свои
дети – были бы Пантелеевыми или Пантелеймоновыми, а может быть и
Паньковыми). Жил в другой стране, жалком осколке бывшей Российской
империи и бывшего Советского Союза. И даже воевал добровольцем
против тех, кто открыто носил на рукаве шеврон «рабовласнык» – то
есть «рабовладелец» и сине-жёлтую нашивку с изображением кандалов.
И, по всему судя, погиб в одном из боёв.