За Пантюшкой был закреплён ладный
мерин[2] Алтын, которого тот и чистил в
настоящий момент. Лошади – они вообще животные, несмотря на свои
размеры, хрупкие и довольно пугливые, иначе бы не выжили в дикой
природе, где главным способом спасения от хищников для них является
стремительное бегство. Привязав Алтына к коновязи на короткий
повод, гусар водил туда-сюда овальной щёткой, надетой на ладонь,
нажимая с усилием, проводя против шерсти и легче – по шерсти, чтобы
удалить старые волоски и пыль. После каждых трех-четырех взмахов он
проводил щёткой по скребнице, чтобы очистить от пыли и перхоти.
Когда в скребнице скапливалось много пыли, то он бил инструментом
по деревянному чурбачку, дабы удалить её. Закончив чистить животное
с левой стороны, перешёл на противоположную, затем принялся
обтирать всего маштака влажной суконкой, включая и задний проход, и
паховую область. Особой чистой тряпицы удостоились глаза, следует
обмытые чистой водой. Холодной водой обмыл и копыта, из подошвы
которых выскоблил деревянным ножом набившийся там навоз. Если не
вычищать этот навоз, скопившийся между ветвями подковы и стрелкой,
то он может вызвать гниение стрелки копыта, а это болезнь очень
чувствительная для лошадей и требует продолжительного лечения. А в
армии ведь как? Лошадь заболела – значит, виноват наездник! А раз
виноват – накажут. При Павле Первом же наказание – это не выговор,
не наряд вне очереди и даже не гауптвахта – оная предназначается
пока исключительно для господ офицеров и заметно приятнее в смысле
«отсидки» своей ипостаси из будущего. Нет, для провинившегося
солдата здесь наказание одно – шпицрутены, легендарные суворовские
«палочки[3]». И хотя за такую провинность
полагалась их «всего» сотня, а не триста, пятьсот или больше – но
Пантелеймону как-то вовсе не хотелось вновь испытать на своей спине
удары, наносимые сослуживцами. В той прошлой-будущей жизни он коней
любил, но всё больше как-то со стороны: ездить верхом довелось
всего несколько раз, причём кроме одного случая – верховая езда
приходилась на детские годы, на «покатушки» в Парке культуры и
отдыха имени Ленинского Комсомола. А вот тот Пантюшка Гордеев, в
теле которого оказалось его сознание, коников любил и ценил, и
прежде служил у своего барина за конюха и извозчика разом. Но вот
не пришёлся «ндравом» молодому наследнику по душе – а пришлась тому
по душе гордеевская невеста. И потому по первому же рекрутскому
набору выбрили молодцу переднюю часть головы и погнали пешим
порядком служить Его императорскому величеству, проливая свою и
чужую кровь за Государя и Веру православную. Причём об «Отечестве»
даже не упоминалось: не те ещё времена, какое-такое Отечество может
быть у крестьянского быдла?