— Иван, присядем и подождем Людмилу, —
сказала маменька, взяв меня под руку и отводя в сторону. — Она
хозяйка, поэтому имеет полное право выгнать своего гостя, особенно
незваного.
Мы сели на диван и принялись
старательно делать вид, что мы здесь вдвоем.
— Ты и на самом деле станешь
перестраивать дом в Череповце? — поинтересовалась
маменька.
Умница маменька. Правильную тему для
разговора выбрала. Заговори она о чем-то другом – о службе, о
театре, это выглядело бы фальшивым. А дом – это уже конкретика, о
ней и говорить легче.
— Дом мне все равно нужен, — принялся
объяснять я. — А чего тянуть? Мне еще хозяйка говаривала – Наталья
Никифоровна, что для одного меня он сойдет, камердинера можно
пристроить, но для семьи уже маловат. Леночке дортуар … или, будуар
– как правильно? понадобится, детскую комнату надо заранее выбрать.
А зачем этот дом ремонтировать, потом продавать, да новый искать –
проще сразу в двухэтажный превратить. Аня здесь абсолютно права. А
еще - место там очень удобное, до службы от него минут пять, а не
спеша — десять. Еще хорошо, что не на центральной улице, где народ
бродит, а чуть поодаль. Одно плохо – двор небольшой, а хотелось бы
сад разбить. Но тоже – есть ли смысл его разбивать, если меня рано
или поздно куда-нибудь да переведут?
— И долго я буду вас ждать? Я не для
этого приезжала в Москву, чтобы терпеть унижение! — опять подала
голос Левашова.
Вот здесь маменька решила
обратить-таки внимание на бывшую подругу.
— Да, Иван, заплати графине. Нужно бы
серебром, лучше рублями, но сойдет и бумажками. Выдай ей тридцать
рублей – и за билеты, и на возмещение накладных
расходов.
Я чуть было не спросил – откуда целых
тридцать рублей, потом дошло. Полез в бумажник, но надобности не
было. Графиня Левашова выскочила, захлопнув за собой дверь с такой
силой, что в шкапчике жалобно зазвенели безделушки. Надеюсь,
мейсенский фарфор не пострадал? Пастушки и пастухи очень
хрупкие.
— Ты у меня молодец, — похвалил я
маменьку, обнимая ее за плечи. — Только руку помыть не
забудь.
— Какую руку? — не вдруг поняла
она.
— Ту, которой ты графине пощечину
отвесила, — уточнил я. — Лучше — если сразу спустишься, и
помоешь.
Матушка подняла руку и с
преувеличенным вниманием принялась ее осматривать.
— Думаешь, испачкала?
— Конечно.
— Ну, если мой сын считает, что его
мать должна помыть свою руку, испачкавшуюся с соприкосновению со
щекой … не знаю, как мне назвать свою бывшую подругу, то непременно
помою, — грустно улыбнулась матушка.Вздохнув, сказала: — А ведь она
раньше такой не была. Я помню – своего брата любила, и вообще… У
Софьи у самой двое детей. Неужели она ничего не понимает? Ей,
видите ли, крестик святой Екатерины хочется получить, скандала
боится… Ужасно жалею, что вообще написала это письмо.