Это была
еще одна зарубка на памяти принца, как и понимание, что заставить
заплатить Ангулема за предательство будет нелегко. А с другой
стороны, какая ему разница будет Прованс французским или
нет?
Еще через
мгновение Жорж-Мишель понял, что разница почему-то есть. На Генриха
было уже плевать, а вот на жителей Прованса нет. Но судьбу Прованса
и Ангулема он обдумает позже. Потому что бывший наставник принялся
рассуждать о том, кому должен кланяться Арман: их величествам (что
было понятно), герцогу де Жуайезу (что было неприятно), Ангулему
(омерзительно!), князьям церкви (а как иначе?) и больше
никому.
Его же
собственная жизнь почти полностью откатилось на то время, когда без
малого четверть века назад он явился в Париж. Правда, тогда он не
слишком соблюдал этикет короля Карла, но вот этикет короля Генриха
придется соблюдать в точности. Осторожность, внешнее добродушие,
лицемерие — Генрих должен считать его совершенно безобидным.
Обалдуй и шалопай — ничего иного…
— Да, ваше
преосвященство… Конечно, ваше преосвященство… Я понял, ваше
преосвященство… — слова легко и почти бездумно слетали с языка
опутанного по рукам и ногам принца, и Амио успокоился. Жорж-Мишель
почтительно подал прелату руку, а сам размышлял, как изменился за
какие-то пару месяцев. Раньше он искренне не понимал, почему
Франсуа и Гиз устраивают заговоры против короны. Сейчас он это
понял, и даже слишком хорошо.
А проблему
Ангулема надо все-таки решить. И решить, как и когда они с Арманом
исчезнут из Лувра. Пока же дружески приветствовать Луаньяка.
Расспросить офицеров Крийона. Почтительно помочь его преосвященству
сесть в носилки и подняться в седло.
Он
проиграл сражение. Но пока что не войну. И эту войну он обязан
выиграть!
Маргарита
де Бар читала письмо и хмурила брови.
Вообще-то,
получив письмо от сына, сначала она была счастлива — Мишель был
жив, здоров и на свободе. Эта весть воодушевила ее, и печать на
письме принцесса сломала в самом лучшем расположении духа. И все же
чем дальше она читала, тем больше недоумения вызывало у нее
послание. Сын что — был пьян?! Иных объяснений она найти не могла.
Писать такой бред на трезвую голову было совершенно
невозможно.
Хотя Маргарита признавала, что
после чудовищного обвинения, ожидания смерти и оправдания Мишель
имел право напиться, она полагала, что сначала все же стоило
написать ей, а уже потом пить. Или, так и быть, сначала
протрезветь, а потом писать. Потому что сын повествовал нечто
совершенно невообразимое. Мальчишка-бастард, который проводит
следствие… Бретей, который одерживает верх над королевой матерью и
вынуждает ее это следствие начать… Поверить в такое было ничем не
лучше, чем верить в летающие корабли и самоходные повозки, чем одно
время увлекался Мишель. Но тогда он был ребенком и мог верить в
любую чепуху, но сейчас в возрасте тридцати шести лет это было уже
непозволительной слабостью.