— Чего тебе? — уперла я руки в бока.
Подозрительно щурясь, лысый оглядел меня с головы до ног. Я была
вся в хлопьях пены, с мокрой юбкой, красная и растрепанная от
работы.
— Да вот пришел узнать, как дела у моей соседушки. Завтра три
дня, как мы поспорили. Срок почти истек. А ты чего-то за водой к
колодцу не ходишь. Для уборки-то вода нужна. Иль сдалась? Руки
опустила? Поняла, что не по силам тебе такая задачка? — И он
уставился на дверь за моей спиной, явно желая узнать, как
продвигается уборка.
Ишь, шпионит за мной яйцеголовый! Сидит у окна и считает,
сколько раз за день я к колодцу с ведрами хожу.
— Сдалась, — вздохнула я с театральным драматизмом. — Ой,
сдалась. Ручки у меня слабые, сама я хилая. Начала полы в таверне
мыть, так чуть не свалилась с приступом. В свинарнике чище, чем в
матушкином доме. Вот сижу плачу который уже день.
Чем меньше знает враг, тем лучше. Это я уже усвоила после
ситуации с родственниками Хлои. Держала бы язык за зубами — не
оказалась бы на улице без денег и документов. Умнее надо быть,
хитрее. Могла ведь не скандалить, права не качать, а тихонечко,
тайком свой паспорт и бумажки на дом у мачехи выкрасть — и к
градоначальнику за справедливостью.
Ну ничего, я теперь наученная горьким опытом. О своих планах и
успехах молчок.
От таких, как Бенджи, ожидать можно всякого. Пусть лучше верит в
скорую победу. Расслабится и не станет пакостить, палки в колеса
ставить.
Вжившись в роль несчастной страдалицы, я даже слезу пустила и
запричитала с надрывом:
— Что же мне теперь делать-то? Как быть? Где жить? Пойду по
миру. Скончаюсь голодная и холодная под чужим забором.
— А не надо соглашаться на всякий спор, — наставительно заявил
Бенджи. — Думать надо, что делаешь, — постучал он пальцем по своему
виску, а потом смягчился, видя, что я вот-вот расплачусь. — Ну, не
ной. Заберу твою таверну, а тебя возьму к себе подавальщицей. Нет,
лучше — поломойкой. Да, для подавальщицы ты больно тощая и
страшная. Распугаешь мне всех клиентов. А мыть полы или посуду на
кухне — пожалуйста. Без крыши над головой и куска хлеба не
оставлю.
Ну надо же какой великодушный. Прямо отец Тереза. Таверну у
сиротки заберет, зато щедро позволит ей горбатиться на себя за
гроши.
Похоже, Бенджи в самом деле считал себя эталоном милосердия, ибо
выпятил грудь, как для медали. Я решила подыграть ему. Изобразила
на лице крайнюю степень благодарности и поклонилась до пола.