Покопавшись в своей полевой сумке, заметно вздувшейся от содержимого – топографических карт, рабочих тетрадей, набора цветных карандшей и прочего, обер-лейтенант извлек из нее замусоленную записную книжку. Сведения о русском следовало занести в нее со штабной точностью. Возможно, представив командованию еще не до конца разгаданного пленного, он в какой-то степени реабилитирует себя за последние неудачные действия роты. Отнюдь не исключено, что этот русский кое-кого заинтересует. Если не в вермахте, так в абвере.
– Твоя настоящая фамилия? – он пододвинулся к доске, служившей ему столиком.
– Луговой… Павел Николаевич…
– Воинское звание?
– О звании могли бы и не спрашивать. По моим погонам видно.
– Чем подтвердишь, что ты рядовой?
– Да чем еще, кроме слов? Вы же прекрасно знаете, что у всех, кто идет в разведку, буквально выворачивают карманы. Не положено иметь никаких документов. У вас наверняка точно так же.
– Допустим. Однако ты же шел не в разведку. Мог бы кое-что и припрятать.
– А если бы попался? Да меня бы тогда так припрятали, что не только вас, но и света белого больше не видел бы.
С минуту подумав, немец взял карандаш и, морщиня лоб, стал неторопливо набрасывать донесение в штаб полка. В своих формулировках он был правдив и точен. Отметил, что русский солдат, назвавшийся Луговым Павлом Николаевичем, сдался в плен добровольно, что при встрече с ним его подчиненный применил оружие, хотя необходимости в этом не было. Ефрейтору, нанесшему ранение перебежчику, сделано серьезное внушение. Сам же Луговой не произвел ни единого выстрела ни при встрече в траншее, ни, что особенно важно, в бою.
– Мои солдаты доставят тебя в штаб… С этой бумагой, – сказал он, подписывая свое лаконичное донесение. – Все дальнейшее будет зависеть от тебя, от твоего благоразумия.
Превозмогая неунимающуюся боль в руке, Павел с трудом выбрался из блиндажа. Два автоматчика усадили его в коляску трехколесного мотоцикла. Подпрыгивая на рытвинах и кочках пологого склона, вдоль и поперек изрезанного ходами сообщений, мотоцикл в конце концов вырулил на более приличную, проселочную дорогу.
Так началась у советского контрразведчика Хрусталева, еще очень молодого русского парня, сибиряка, таежного охотника, жизнь по легенде, сочиненной им вместе со старшими, более опытными товарищами. Придумали другую фамилию и биографию, «разжаловав» в рядовые. Нужно было как можно надежнее гарантировать личную безопасность и успех в выполнении задания. Но и продуманная во всех деталях легенда, не обещала ему ни одного часа, когда можно было бы не подвергаться смертельному риску. Предвиделись вечные подозрения, хитроумные, изнуряющие допросы, тайная слежка, а в случае провала – неизбежный конец.