Узкие улочки, скользкая грязь,
приземистые дома, крепкие люди. Забавно, как Риг знал, благодаря
книгам, весь мир, но в то же время никогда не покидал своего
родного города, знал лишь эти узкие улочки, слякоть, приземистые
дома. Крепких людей он не знал совершенно. По именам мог назвать
практически каждого, но несколько человек попались ему на пути, а
он не знал, как завести с ними разговор. О чем спросить? Что
сказать? Не то, что бы ему этого хотелось, впрочем. Ему и так
хорошо.
Питейный дом некогда был домом
обычным, где старик Олаф превращал гибкую древесину в хорошие луки,
и где после смерти старший его решил луки в этом доме более не
делать. Вместо этого сын Олафа стал разливать медовуху и горький
эль. Решил он это весьма удачно, и уже через два года расширил дом
вдвое, а наливать стал и разное заморское, беря за него втридорога.
Помогло ему, конечно, и расположение, прямо на дороге из гавани, на
пути у истосковавшихся по дому моряков со свежей добычей, да и
протекция ярла тоже была не лишней. Ныне, даже и не зная вовсе
местоположения питейного дома, найти его не составляло никакого
труда уже по одному только производимому здесь шуму.
Риг не запомнил дороги до питейного
дома, а когда он вошёл, никто не обратил на него внимания. Внутри
было жарко и пахло чем-то мятно-острым вперемешку со сладким, а
грохот кружек и горячих бесед сразу же сделался гораздо насыщеннее.
Но что-то было не так этой ночью, непривычно, иначе. Не лёгкий
гомон, равномерно размазанный по воздуху от одной стены до другой,
а скорее невероятно шумное ядро кутежа в самом центре, со всех
сторон окружённое молчанием и тяжёлыми взглядами.
Причиной этого необычного разделения
оказались две дюжины заморских гостей, что было для этой части
Восточного Берега делом необычным самим по себе. Большинство
торговцев из империи, Вореи, или Синбхарада редко заплывали
севернее Переломного мыса, да и не было у них на это причины.
Единственное, что могли иногда искать здесь редкие посланники
ворейских князей или рекрутёры императора, так это храбрость
северных мужей да крепость их клятвенного слова, ибо этого добра на
границе с мёрзлыми пустошами хватало всегда. В основном потому,
конечно, что ничего другого тут никогда и не было.
Вот только чужаки, что той ночью
истребляли медовуху и хмель посреди питейного дома, меньше всего
были похожи на вербовщиков. Все они были при оружии, и друг на
друга похожи были не больше, чем на окружавших их ворлингов, вид
при этом имея непременно бывалый, что только подчёркивали шрамами
или увечья. Разодеты кто во что горазд, напоминая своими одеждами
самых экзотических южных птиц, коих Риг видел в своих книгах, часть
звенела перстнями или серьгами, другие же пестрели плащами или
яркими татуировками. Один из иноземцев был полностью лысым, а
правая половина его лица по первому взгляду казалась синей из-за
мелкой, длинной и непонятной вязи текста. Другой и вовсе оказался
серокожим последователем Пророка с самого дальнего юга, но, в
отличие от известных представителей своего народа, не имел и намёка
на сдержанность: подмигивал дворовым девкам и хохотал во всё горло,
показывая абсолютно чёрные зубы. Был среди них и беглый раб из
Синбхарада, с огромным клеймом на лбу и вырванными ноздрями, одетый
весь в белое и чью голову украшала шляпа с настолько широкими
краями, что даже раскинув руки в стороны, у него едва ли бы
получилось схватить её за края.